В. Автономов - Истоки. Качественные сдвиги в экономической реальности и экономической науке
Предвидение будущей системы общего равновесия, интуитивные озарения о некоторых элементах этой системы, программы для будущих исследований общего равновесия – всего этого было недостаточно. Из троих «отцов революции» 1870-х гг. один лишь Леон Вальрас – на торжественном приеме по случаю своего ухода из Лозаннского университета – был назван первым, кто «установил условия общего равновесия»[98]. Именно из-за этого, а также из-за той роли, которую он отвел предельной полезности в своей общей системе, а вовсе не из-за самой теории предельной полезности, ныне совсем вышедшей из моды, Вальраса и по сей день почитают или осуждают (как в английском Кембридже) наиболее выдающиеся теоретики нашего времени.
Достижение Джевонса также было существенным, хотя его влияние на развитие теории не оказалось ни столь глубоким, ни столь далеко идущим, как влияние Вальраса. Конечно, его «последняя степень полезности» (fi nal degree of utility) формально и аналитически идентична rareté Леона Вальраса. Как и Вальрас после него, Джевонс считал свой дифференциальный коэффициент смертельным оружием, которое навсегда уничтожит классическую теорию ценности. Более того, Джевонс даже опередил Вальраса, сформулировав два фундаментальных предположения. Первое звучало так: «Меновое отношение любых двух товаров будет обратно пропорционально отношению последних степеней полезности количеств товара, доступных после завершения обмена»[99]. Данное предположение Джевонс назвал «ядром всей теории обмена». Второе гласило, «что человек распределяет свой доход таким образом, чтобы сравнять полезность последних приростов всех потребленных товаров»[100] (это был, как впоследствии узнал Джевонс, второй закон Госсена[101]). Выразив эти предположения посредством символов, мы можем найти легкоузнаваемые, но более четко сформулированные их аналоги у Вальраса.
Между Джевонсом и Вальрасом, однако, есть одно существенное различие. У Вальраса теорема пропорциональности raretés параметрическим рыночным ценам использовалась для выведения функций индивидуального спроса и предложения, которые, будучи агрегированы по всем индивидам, служили для определения равновесных цен в заранее специфицированной рыночной системе с совершенной конкуренцией. У Джевонса, напротив, нет анализа той работы рыночного механизма, при помощи которой он приходит к «соответствующему меновому отношению». Джевонс ограничился тем, что описал свой совершенный рынок в псевдоинституциональных терминах как рынок, на котором «не должно быть сговоров о накоплении и удержании товаров с целью создания неестественных меновых отношений» и на котором действует «закон безразличия». Таким образом он исключил эффективные сделки по ценам, отличным от равновесных, путем полного и мгновенного (и, если придется, принудительного) оглашения всеми продавцами, во-первых, информации о доступных количествах товаров, во-вторых, «намерений совершить обмен» (т. е. индивидуальных шкал спроса и предложения), а также «нормы обмена [установленной] между любыми двумя лицами»[102]. Это, разумеется, совершенный рынок, достаточно сходный с рынком Вальраса, но трудно себе представить, как на нем могли бы появиться множественные равновесные цены или даже хоть какие-то равновесные цены. Кроме того, у Джевонса не было систематического учета взаимодействия взаимосвязанных рынков.
Вальрас, признавая первенство Джевонса в вопросе предельной полезности, справедливо указал Джевонсу на некоторые недостатки его теории. Во-первых, писал он, Джевонсово меновое соотношение было не чем иным, как постулированной господствующей ценой; во-вторых, Джевонс не сумел вывести «уравнение эффективного спроса как функции цены, к которому так легко можно было прийти [от “функции последней степени полезности”], и которое столь ценно для решения проблемы определения равновесной цены»[103]; в-третьих, Джевонс не создал «теоремы общего равновесия и ее следствий, а именно, законов возникновения и изменения равновесных цен»[104]. В своем предисловии к «Тео рии политической экономии» Джевонса, выпущенной издательством «Pelican», Коллисон Блэк признал, что «Джевонсов подход к этим вопросам нельзя рассматривать как удовлетворительный»[105], а в других публикациях отмечал, что Джевонсова «экономическая теория была бы лучше, если бы он просто занимался “законами спроса”, вместо того чтобы пытаться определить “законы полезности”»[106].
Не только подход Джевонса разительно отличался от подхода Вальраса, но и отправная точка его анализа была иной. Джевонс отталкивался от арифметики счастья (felicific calculus) Бентама[107]; в трудах Вальраса, как изданных, так и неизданных, мне ни разу не встречалось имя Бентама, что не удивительно, поскольку Вальрас всегда демонстрировал сильную антипатию к утилитаризму[108]. Джевонс же с самого начала сконцентрировался на том, что Эджуорт назвал «гединометрией»[109], и направил все усилия на попытку придать утилитаристским рассуждениям форму точной науки, которую можно было бы использовать как основание теории меновой ценности. Вальрас же категорично и беспечно – чересчур беспечно, по мнению некоторых[110], – без долгих разговоров постулировал теорию измеряемой предельной полезности ради того только, чтобы завершить свою ранее сформулированную каталлактическую теорию определения цен.
Карл Менгер явно стоит особняком от других основателей современной теории предельной полезности. Менгер, безусловно, не менее двух своих знаменитых современников заслуживает почестей как открыватель метода включения полезности и редкости в новаторское прогрессивное объяснение ценности. Более того, открытие Менгера было настолько важным, что Стиглер считает теорию Менгера «значительно превосходящей теорию Джевонса»[111], а Джорджеску-Рёген осуждает тот факт, что почти все историки оценивают Менгера «ниже чем Вальраса или Джевонса»[112]. Фон Хайек утверждает, что Менгеровы «Основания учения о народном хозяйстве»[113] «куда тщательнее описывали отношения между полезностью, ценностью и ценой, чем любые труды Джевонса и Вальраса»[114]. Любой, кто читал первоисточники, ни на минуту не усомнится в том, что подход Менгера к структуре потребностей применительно к оценке благ был куда глубже и проницательней, чем подход и Вальраса, который не выказывал интереса к подобным проблемам, и Джевонса, концепция которого была основана на аналогии с механическим балансом физических сил. Теория Менгера была украшена лишь одной метафорой из области механики, использованной в защиту аргумента о том, что неверно рассматривать величину цен как «существенный момент обмена»[115].
По мнению Менгера, эта ошибка приводит к ошибочной же идее о том, что «являющиеся в акте мены количества благ – эквиваленты». Менгер утверждал, что обмениваемые количества благ могли быть эквивалентами «в объективном смысле» только в том случае, если, при прочих равных условиях, обмен бы допускал обратный ход. Но поскольку «опыт нам показывает, что в таком случае никто из них не согласился бы на подобную операцию [обратный ход сделки]», равенства ценности двух количеств благ (эквивалентности в объективном смысле) «в действительности быть не может»[116].
Как писал Джорджеску-Рёген, «теория Менгера не может объяснить цены»[117]. Однако Менгер и не пытался объяснить цены. Если бы он задался такой целью, то он бы, безусловно, постарался найти аналитическую связь между «важностью удовлетворяемых потребностей» и рыночными ценами. Он этого не сделал. В ходе обсуждения изолированного натурального обмена с двумя участниками Менгер ни разу не обратился к меновым соотношениям, демонстрируя связь между заданными шкалами удовлетворяемых потребностей и количеством обмениваемых коров и лошадей[118].
Когда он наконец дошел до случая двусторонней конкуренции, связи между шкалами важности удовлетворяемых потребностей и формированием цены не нашлось места[119]. Да и откуда было взяться такой связи, если рыночная цена для Менгера была всего лишь поверхностным и случайным проявлением куда более глубоких сил, приходящих в действие при обмене благ и услуг?
Вопрос о роли Менгера как аномалии в «маржиналистской революции» недавно прозвучал в статье Эриха Штрайслера «До какой степени австрийская школа была маржиналистской?» («To What Extent Was the Austrian School Marginalist?»)[120]. Как можно было задать подобный вопрос, когда все считают Карла Менгера одним из отцов-основателей, если не главным отцом-основателем, современного маржинализма? У Штрайслера, однако, были причины поднять эту тему, учитывая, что Менгер вообще не рассматривал максимальные или минимальные значения функций, что, как Штрайслер справедливо считает, и составляет суть маржинализма[121]. Эта проблема не связана с тем, что Менгер избегает математики, потому что он мог бы с таким же успехом сформулировать достойную маржиналистскую теорию «простым языком»[122], нисколько не теряя в точности, если бы у него были такие намерения. Но Менгер держался слишком близко к реальному миру, чтобы излагать теорию словами или математическими символами; в реальном же мире он видел не четко обозначенные точки равновесия, но, скорее, ограниченные неопределенности[123] не только при изолированном двустороннем обмене, но также и при торговле на конкурентном рынке. Штрайслер пишет: «Экономическая теория Менгера по своему содержанию была экономической теорией неравновесия»[124]. В широком смысле слова она также была институциональной теорией.
