Майкл Льюис - Большая игра на понижение: Тайные пружины финансовой катастрофы
Прошло уже четыре дня с тех пор, как рухнул Lehman Brothers, но самые серьезные последствия его крушения проявились только сейчас. Акции Morgan Stanley и Goldman Sachs быстро падали, и было очевидно, что спасти их может только правительство США. «Как будто землетрясение, после которого с большим опозданием обрушивается цунами», — говорит Дэнни. В своей работе он привык играть против других людей, но в этом случае его противником была стихия: синтетические CDO обернулись синтетической катастрофой. «Обычно ты чувствуешь, что можешь контролировать ситуацию, — рассказывает Дэнни. — Твоя сила — в понимании происходящего. В тот момент знания потеряли значение. Тебя просто несло волной».
У FrontPoint было порядка 70 ставок на разных фондовых рынках по всему миру. И все они были сделаны на финансовые институты. Он отчаянно старался уследить за ними, но у него ничего не выходило. Они держали акции KeyBank и продали в короткую акции Bank of America, но и те и другие вели себя как никогда прежде. «На рынке нельзя было ставить ни на что, — говорит Дэнни. — Рынка как такового уже не существовало. Только тогда я осознал, что вопрос не ограничивается нашим портфелем. Фундаментальные показатели не играли роли. Акции росли и падали только на эмоциях и предположениях оносительно дальнейших действий правительства». Из головы не выходила тревожная мысль: Morgan Stanley вот-вот пойдет ко дну. Их фонд принадлежал Morgan Stanley. С Morgan Stanley у них не было никаких дел, и они никак не были с ним связаны. Они не считали себя сотрудниками Morgan Stanley — Айсман не раз повторял, что очень хотел бы продать в короткую акции банка. Они считали себя управляющими собственного фонда. Но если Morgan Stanley обанкротится, то его доля в их фонде превратится в актив в деле о банкротстве. «Я думал: странно получается — мы, черт побери, взяли мир за яйца, а компания, на которую мы работаем, может обанкротиться.»
А потом Дэнни почувствовал, что ему становится нехорошо. Около 11.00 у него перед глазами поплыли черные волны. Монитор компьютера то появлялся, то исчезал. «Голова просто раскалывалась, — вспоминает он. — Хотя я никогда не страдал головными болями. Я подумал, может, у меня аневризма». Он в буквальном смысле слышал стук сердца — посмотрев вниз, он мог увидеть, как оно бьется о грудную клетку. «Все утро я изо всех сил старался держать под контролем эту энергию и информацию, но не смог».
Подобное с ним случалось лишь однажды. 11 сентября 2001 года в 8.46 он сидел за рабочим столом на верхнем этаже Всемирного финансового центра. «Знаете, как это бывает, в городе вдруг с грохотом проезжает мусоровоз, а ты думаешь: “Что это было?”» Пока кто-то не сказал, что в Северную башню врезался самолет, Дэнни думал, что мимо прогромыхал мусоровоз. Он подошел к окну взглянуть на здание через улицу. Маленький самолет местной авиалинии, подумалось ему, вряд ли нанес серьезные повреждения и, наверное, торчит из здания. Но вместо этого увидел черную дыру и дым. «Я сразу же подумал, что это не случайность. Никак не случайность». Он все еще работал в Oppenheimer and Co., Стив и Айсман уже уволились; чей-то властный голос по громкоговорителю запретил покидать здание. Дэнни остался стоять у окна. «И тут люди начали выпрыгивать из окон, — вспоминает он. — Они летели вниз». Грохот еще одного мусоровоза. «Когда второй самолет врезался в башню, я мысленно попрощался со всеми». К лифту он подошел вместе с двумя беременными женщинами; одну он проводил до квартиры, на 14-ю улицу, а вторую до Plaza Hotel, после чего направился домой к беременной жене, на 72-ю улицу.
Через четыре дня он уехал, точнее сбежал, из Нью-Йорка вместе с женой и маленьким сыном. Гроза застигла их на шоссе глубокой ночью, и Дэнни был уверен, что на машину вот-вот рухнет какое-нибудь дерево. Он обливался потом и трясся от ужаса. Деревья стояли на расстоянии полусотни ярдов и никак не доставали до дороги. «Тебе нужно показаться врачу», — сказала жена, и он последовал ее совету. Дэнни списывал все на проблемы с сердцем и поэтому половину дня провел подключенным к электрокардиографу. Утрата самообладания смущала его — он предпочел о ней умолчать, — и когда приступы стали реже и не настолько серьезными, он испытал глубокое облегчение. Через несколько месяцев после теракта они прошли окончательно.
18 сентября 2008 года он не связал свое теперешнее состояние с состоянием в прошлом. Дэнни вышел из-за стола и обвел взглядом комнату. Обычно Айсман сидел напротив него, но в тот момент он находился на какой-то конференции с целью привлечь дополнительные средства, что свидетельствовало об их неподготовленности к моменту, к которому, как казалось, они хорошо подготовились. Дэнни повернулся к коллеге. «Портер, кажется, у меня сердечный приступ».
Портер Коллинз рассмеялся: «Нет у тебя никакого приступа». Имея за плечами олимпийскую карьеру гребца, Портер Коллинз не мог похвастаться чувствительностью к состоянию других людей, поскольку считал, что настоящей боли они не испытывали.
«Нет, — ответил Дэнни, — мне нужно в больницу». Он побледнел, но все-таки мог держаться на ногах. Насколько это серьезно? Дэнни всегда был чуток неспокойным.
«Вот поэтому он так блестяще и справляется со своей работой, — говорит Портер. — Я твердил: “Нет у тебя никакого приступа”. И тут он замолк. И я говорю: “Ладно, может, и есть”». Но толку от этого было мало. Пошатываясь, Дэнни повернулся к Винни, который видел все из дальнего угла комнаты и собирался уже вызвать скорую помощь.
«Мне нужно на воздух, сейчас же», — сказал Дэнни.
Ставки Cornwall Capital против низкокачественных ипотечных облигаций увеличили капитал фонда в четыре раза, с $30 млн до $135 млн, но трем основателям было не до ликования. «Мы искали, куда можно безопасно вложить деньги», — рассказывает Бен Хокетт. Раньше у них не было денег. А сейчас они разбогатели, но боялись, что не сумеют сохранить нажитое состояние. Со временем присущие им тревожность и мнительность только усилились. Они не переставали удивляться, как людям, принимающим сенсационно верные решения (т. е. им), удалось сохранить такую неуверенность, робость и нерешительность, благодаря которым они, собственно, и принимали верные решения. Чем увереннее ты в себе и своих суждениях, тем сложнее заметить собственные ошибки.
Рискованные ставки по какой-то причине остаются уделом молодых. Чарли Ледли и Джейми Май больше не чувствовали себя молодыми и не вели себя как молодые. Чарли страдал от мигреней и был поглощен тем, что может случиться дальше. «Я думаю, в нашей демократии есть нечто пугающее, — говорит Чарли. — Мне кажется, это результат того, что люди чувствуют порочность системы, и спорить с этим довольно трудно». Вместе с Джейми они немало времени провели в раздумьях по поводу того, как нанести удар по насквозь прогнившей финансовой системе. Они, например, разработали план мести рейтинговым агентствам: собирались создать некоммерческую организацию, которая будет заниматься исключительно судебным преследованием Moody’s и S&P и передавать вырученные средства инвесторам, потерявшим деньги на инвестициях в ценные бумаги с рейтингом «три А».
Как выразился Джейми, «мы собирались прийти к инвесторам и сказать: “Эй, ребята, вы даже не представляете, как сильно вас накололи. Вам, ребята, нужно подать иск”». У них накопилось столько негатива от общения с крупными фирмами Уолл-стрит и людьми, которые зарабатывали там деньги, что они побоялись поделиться этой идеей с нью-йоркскими юристами, а отправились в Портленд, штат Мэн, где нашли юридическую фирму, согласившуюся их выслушать. «Там тоже сказали: вы, ребята, с ума сошли, — говорит Чарли. — Предъявлять иск рейтинговым агентствам за неточные рейтинги — все равно что судиться с журналом Motor Trend за рекламу машины, которая попала в аварию».
Чарли позвонил своему бывшему профессору, выдающемуся историку, знатоку финансовых кризисов. «Эти звонки всегда раздавались поздно ночью, — рассказывает историк, пожелавший остаться неизвестным. — И разговоры затягивались надолго. Помню, он начинал словами: “Вы знаете, что такое мезонинные CDO?” И принимался разъяснять все эти схемы». Как инвестиционные банки Уолл-стрит обманом заставили рейтинговые агентства благословить горы ненадежных кредитов; как обычные американцы смогли взять взаймы триллионы долларов; как обычные американцы с радостью следовали правилам и лгали ради получения кредитов; как механизм превращения кредитов в якобы безрисковые ценные бумаги оказался настолько запутанным, что инвесторы перестали оценивать риски; как проблема обрела такие грандиозные масштабы, что привела к серьезным социальным и политическим последствиям. «Он хотел вслух проговорить свои аргументы, — замечает историк, — и проверить, считаю ли я его безумцем. Он спрашивал, будет ли Федеральная резервная система покупать ипотечные кредиты, но, по моему мнению, это было маловероятно. Одна только мысль о подобных действиях обернется для нее катастрофой гигантских масштабов». Более всего выдающегося финансового историка поразили не столько тревожные факты, сколько то, что услышал он о них только сейчас — от Чарли Ледли. «Предполагал ли я когда-нибудь, что Чарли Ледли сможет предвидеть величайший финансовый кризис со времен Великой депрессии? — говорит он. — Нет». И дело не в том, что Чарли был глуп. Отнюдь. Просто Чарли сложно представить в роли финансиста. «Он не материалист, — поясняет профессор. — Его не волнуют деньги. Но он очень разозлился. И принял ситуацию близко к сердцу».
