Майкл Льюис - Большая игра на понижение: Тайные пружины финансовой катастрофы
Стив Айсман закончил речь и направился к своему месту. Проходя мимо Билла Миллера, он, можно сказать, сочувственно похлопал его по спине. Отвечая на последовавшие вопросы, Миллер подчеркивал крайне низкую вероятность краха Bear Stearns, поскольку до сих пор крупные инвестиционные банки Уолл-стрит терпели крах только в результате разоблачения преступной деятельности. Айсман тут же выпалил: «Сейчас всего пять минут одиннадцатого. Подождите немного». В остальном он вел себя почти вежливо. Сидевшие на заднем ряду Дэнни и Винни испытывали смешанное чувство облегчения и разочарования, которое возникает после того, как торнадо едва не зацепил крупный город.
Царившую в зале атмосферу нарушил не Айсман, а какой-то юнец с задних рядов. На вид лет 20, он, как и все остальные, молотил по клавиатуре BlackBerry все время, пока выступали Миллер и Айсман. «Господин Миллер, — обратился молодой человек к докладчику, — с начала вашего выступления акции Bear Stearns упали больше чем на 20 пунктов. Вы все еще хотите их купить?»
Миллер казался озадаченным. «Он определенно понятия не имел, что произошло, — вспоминает Винни. — И ответил: “Да, конечно, я буду покупать еще”».
После этого присутствующие ринулись к выходу, очевидно, для того, чтобы продать свои акции Bear Stearns. Когда пришел черед выступления Алана Гринспена, оно уже никого не интересовало. От слушателей не осталось и следа. К понедельнику следа не осталось и от Bear Stearns; он был продан J. P. Morgan по $2 за акцию[30].
По внешнему виду людей, появляющихся из подземелья на северо-восточном углу Мэдисон-авеню и 47-й улицы в 6.40, можно многое рассказать, если знать, на что смотреть. Любой человек, оказавшийся в таком месте и в такое время, скорее всего, работал на Уолл-стрит. Но вот людей, которые выходили на улицу в районе Пенсильванского вокзала в тот момент, когда прибывал поезд Винсента Дэниеля, характеризовать было куда труднее. «Утренний поезд Винни только на 55 % заполнен финансистами, поскольку на нем едут строители, — говорит Дэнни Мозес. — Мой — на 95 %». Случайному наблюдателю обитатели Уолл-стрит, приезжавшие из пригородов Коннектикута на Центральный вокзал, представлялись однообразной массой, однако Дэнни различал в этой массе множество мелких и существенных особенностей. Если кто-то уткнулся в BlackBerry, значит, он из хедж-фонда, выясняет прибыли и убытки на азиатских рынках. Спит в поезде — значит, скорее всего, занимается продажей, брокер, торгующий на чужие деньги. Если несет портфель или сумку, — вероятнее всего, занимается не продажами, поскольку в сумке можно носить только аналитические отчеты, а брокеры не читают собственные опусы, по крайней мере в свободное время. Любой, кто держит в руках экземпляр New York Times, скорее всего, юрист, сотрудник бэк-офиса или кто-то, причастный к финансовым рынкам, но не работающий на них.
Одежда тоже говорила о многом. Те, кто управлял деньгами, одевались так, словно направлялись на бейсбольный матч. Их оценивали исключительно по финансовым результатам, поэтому слишком дорогая одежда вызывала подозрения. Если вам попадался кто-то, покупающий за собственный счет, в костюме, это означало, что у него либо возникли затруднения, либо назначена встреча с тем, кто дает деньги, либо и то и другое. Сказать больше по одежде людей, занимавшихся покупками, было сложно. Представители стороны продажи могли носить деловую униформу: вон тот, в блейзере и брюках-хаки, — брокер второразрядной фирмы; а вот этот — в костюме за $3000 и с укладкой примерно за столько же — инвестиционный банкир из J. P. Morgan и т. п. Дэнни мог вычислить место работы человека даже по тому, где тот сидел в поезде. Сотрудники Goldman Sachs, Deutsche Bank и Merrill Lynch, направлявшиеся в центр города, усаживались впереди (хотя, когда Дэнни размышлял об этом, сотрудники Goldman редко пользовались поездом). У них имелись собственные машины. Сотрудники хедж-фондов вроде Дэнни работали ближе к окраинам и поэтому выходили на Центральном вокзале в северную сторону, где словно бы из ниоткуда возникавшие такси слетались на них, как голуби на хлебные крошки. Сотрудники Lehman и Bear Stearns обычно пользовались тем же выходом, что и Дэнни, но с ними уже было покончено. Этим как раз и объяснялся тот факт, что 18 сентября 2008 года в 6.40 на северо-восточном углу Мэдисон-авеню и 47-й улицы людей было гораздо меньше, чем в то же время 18 сентября 2007 года.
От внимания Дэнни не ускользала ни одна мелочь в облике его коллег-финансистов — в каком-то смысле, это была его работа. Подмечать всякие мелочи. Айсман мыслил глобально. Винни отвечал за анализ. Дэнни, главный трейдер, был на рынке их глазами и ушами, источником сведений, которые не транслируются и не рассылаются: слухи, поведение брокеров на стороне продажи, движения цен на экранах. Перечень его должностных обязанностей включал: пристальное внимание к деталям, быстрые расчеты — и защита от обмана.
С этой целью у него на столе стояли пять мониторов. На одном бежали новости, второй показывал мгновенные изменения в их портфеле, остальные три отображали переговоры Дэнни примерно с четырьмя десятками брокеров с Уолл-стрит и инвесторов. За месяц он получал 33 000 электронных писем. Человек непосвященный мог бы запросто потонуть в этом бурном потоке мелочей. Но для Дэнни все они имели значение, поскольку ему не нужно было выстраивать из них общую картину. Дэнни отвечал за детальную прорисовку.
К четвергу, 18 сентября 2008 года, общая картина стала настолько расплывчатой, что детальное представление никак не складывалось у него в голове. В понедельник Lehman Brothers объявил о банкротстве, а Merrill Lynch, заявивший об убытках в размере $55,2 млрд по CDO, обеспеченным низкокачественными облигациями, был куплен Bank of America. Американский фондовый рынок упал ниже, чем в первый торговый день после террористической атаки на Всемирный торговый центр. Во вторник Федеральная резервная система США объявила о предоставлении кредита в размере $85 млрд страховой компании AIG для покрытия убытков по дефолтным свопам, проданным ею банкам с Уолл-стрит. Больше всего, $13,9 млрд, она была должна Goldman Sachs. Если приплюсовать сюда $8,4 млрд наличными, которые AIG уже заплатила Goldman в виде обеспечения, нетрудно подсчитать, что банк перенес на страховую компанию риск более чем на $20 млрд в низкокачественных ипотечных облигациях и теперь этот риск покрывался американскими налогоплательщиками. Один только этот факт заставлял задуматься: сколько еще таких облигаций гуляло на рынке и кто держал их?
Федеральная резервная система и Министерство финансов делали все, чтобы успокоить инвесторов, но в среду о спокойствии не могло идти и речи. Фонд денежного рынка под названием Reserve Primary Fund объявил о том, что понес серьезные убытки по краткосрочным кредитам, предоставленным Lehman Brothers, и что его инвесторы вряд ли получат обратно все свои деньги, и приостановил выкуп своих паев у инвесторов. Денежные рынки не являлись хранилищем наличности — они выплачивали проценты и несли определенный риск — но до того момента люди считали их таковым. Даже собственные деньги никому нельзя было доверить. Компании по всему миру принялись выцарапывать свои средства из фондов денежного рынка, и краткосрочные процентные ставки взлетели как никогда раньше. Индекс DJIA упал на 449 пунктов, до самой низкой отметки за последние четыре года, и все значимые новости поступали не из частного сектора, а от правительственных чиновников. Приехав в четверг на работу в 6.50, Дэнни узнал, что главный британский финансовый регулятор рассматривает вопрос о запрете коротких продаж (решение, которое, помимо прочего, положит конец хедж-фондам), но это не объясняло всего происходившего. «И тут начался такой ад кромешный, какого мне за всю жизнь видеть еще не доводилось», — рассказывает Дэнни.
FrontPoint был идеально подготовлен к этому. По соглашению с инвесторами фонд мог иметь на фондовом рынке только 25 %-ную короткую или 50 %-ную длинную чистую позицию, а суммарный объем позиций не мог превышать 200 %. Например, на каждые $100 млн, доступных для инвестирования, чистая короткая позиция не могла превышать $25 млн, а чистая длинная позиция — $50 млн. Стоимость же всех ставок не могла быть больше $200 млн. В соглашении ничего не говорилось о дефолтных свопах, но это уже не имело значения. («Мы так и не смогли придумать, как включить их», — говорит Айсман.) Последний своп они продали Грегу Липпманну два месяца назад, в начале июля. И теперь занимались инвестициями только на фондовом рынке.
На тот момент они продали в короткую почти столько, сколько им дозволялось, и все их ставки были против банков, т. е. компаний, идущих ко дну быстрее всего: как только рынки открылись, они оказались в плюсе на $10 млн. Акции, проданные в короткую, падали; акции купленные — преимущественно акции мелких банков, не имевших отношения к рынку низкокачественных бумаг, — падали меньше. По идее Дэнни должен был ликовать: все случилось именно так, как они и предсказывали. Его, однако, переполняла не радость, а тревога. В 10.30, через час после открытия торгов, акции всех финансовых организаций, заслуженно или нет, начали свободное падение. «Вся эта информация проходит через меня, — говорит он. — Предполагалось, что я знаю, как ее распределять. Цены менялись с такой скоростью, что я не успевал за ними следить. Словно черная дыра. Первозданный хаос».
