Анетт Асп - Круто! Как подсознательное стремление выделиться правит экономикой и формирует облик нашего мира
Линднер различает позитивные и негативные формы бунта. Социолог Пол Халмош, в 1957 г. перефразировав мысль Линднера, сказал: «Позитивный бунт – это творческое приключение личности, вырывающейся за границы общепринятого, рутинного и застойного; негативный же бунт разрушителен, антисоциален и ограничивает развитие»{274}. Больше всего Линднера тревожило то, что, по его мнению, подавление позитивного бунтарства массовым конформистским обществом привело к появлению поколения негативных бунтарей – психопатов и малолетних правонарушителей. Этой обеспокоенностью он делится на страницах различных изданий, в частности Time, где в 1954 г. появилась его статья «Бунтари или психопаты», взбудоражившая общественность. В ней Линднер рассматривал проблему роста подростковой преступности. К этому времени его тревога усилилась еще больше: «Психопатии становится подвержена уже не только молодежь, но и целые нации и популяции – буквально все человечество. Короче говоря, мир действительно сошел с ума»{275}.
Мейлер часто навещал Линднера в Балтиморе, где тот работал в различных психиатрических заведениях. Из бесед с другом Мейлер узнавал о том, почему проявление бунтарского инстинкта необходимо для душевного здоровья, и о том, как связь между жестокостью и массовой культурой создала общество психопатов. Однако в изложении Мейлера идея позитивного бунта где-то затерялась. Линднер представлял его как «зрелый» бунт – отцы-основатели как прототипы подобных бунтарей и Билль о правах как продукт полезного бунтарства{276}. Мейлер, скорее всего, понимал, что такой знакомый и успокаивающий образ бунтаря слишком обычен для его манифеста. Вместо этого Мейлер превознес как нового бунтаря именно психопата – этот термин встречается в эссе порядка пятидесяти раз. Исключив из картины позитивное бунтарство, Мейлер превратил ничем не ограничиваемое психопатическое стремление к сексу и насилию в цель жизни бунтаря, в образ жизни американского экзистенциального героя. Для Мейлера психопат стал новой формой личности, которая должна занять в обществе доминирующее положение, отвергнув конформизм и сублимацию.
Энтузиазм Мейлера по поводу психопатического бунта поднимает серьезный вопрос. Бунтарь в психотерапевтическом контексте – бунтарь без причины – мало похож на человека, восстающего против несправедливости. Последний в пятидесятых годах также занял важное место в общественном сознании, особенно с выходом в свет книги нобелевского лауреата Альбера Камю «Бунтующий человек» (1951)[52]. Камю считает, что акт бунта создает ценности, благородство и солидарность (он пишет: «Я бунтую, следовательно, мы существуем»). Идея же Мейлера, напротив, сводится к негативному бунту Линднера.
Сегодня, с точки зрения нейробиологического подхода в психиатрических исследованиях, линднеровский негативный бунт, который иногда до сих пор называют психопатией, а иногда – диссоциальным расстройством личности, характеризуется низкой степенью эмпатии и эмоциональности, реактивным гневом и неуважением к общественным нормам. У мужчин такое расстройство диагностируется в восемь раз чаще, чем у женщин{277}. Психологи также изучают состояние «неподчинения», которое описывают как рискованное поведение, приводящее к нежелательным последствиям для здоровья{278}. Некоторые люди отвечают «реактивным неподчинением» на просьбы следовать правилам – например, когда парковщик указывает им, что нельзя оставлять машину в определенном месте. Такие требования воспринимаются человеком с возмущением. Нет никаких причин отказываться следовать правилу. Эти люди просто не желают, чтобы им указывали, что делать. Одна из форм неподчинения – «проактивное неподчинение», которая выражается в том, что человек испытывает приятное возбуждение от нарушения правил.
По этой причине бунтарская крутизна в восприятии Мейлера не имела под собой политических оснований. Действительно, битники, за исключением Гинзберга, по большей части были откровенно аполитичны (тот факт, что они своим творчеством порой выражали бунтарские идеи, во внимание не принимался). Сутью оппозиционности бунтарской крутизны стало отделение себя от общества и его «одомашнивающих» связей – не изменение, а простой исход.
Некоторые из битников пошли по пути Уильяма Берроуза, автора «Голого завтрака»[53]. Берроуз вырос в благополучной семье, поступил в Гарвард и получал стабильный доход от трастового фонда, но с головой окунулся в жизнь, полную наркотиков и насилия. В 1951 г. он случайно застрелил свою жену во время пьяной игры в Вильгельма Телля и долгие годы боролся с героиновой зависимостью. Еще одним персонажем из тех, кто наиболее полно принял битнический образ жизни, был Нил Кэссиди. Именно он стал прототипом Дина Мориарти из романа Джека Керуака «В дороге»[54]. Кэссиди, которого воспитывал отец-алкоголик, всю свою жизнь был мелким правонарушителем без крыши над головой, а время от времени попадал в тюрьму. Он путешествовал вместе с «Веселыми проказниками»[55] вплоть до своей смерти в Мексике в возрасте сорока одного года, наступившей, судя по полицейским отчетам, от передозировки секобарбитала.
Крутой опыт
В глазах Мейлера конформизм был мучительной смертью, так как его культурное давление уничтожало бессознательные первичные стремления – психическую энергию, являющуюся источником жизни. Быть «в теме» означало приобрести такой опыт, который был связан с этими первичными стремлениями – «энергией, жизнью, сексом, силой», – состояние, которое Мейлер сравнивал с мистической благодатью, «раем бесконечной энергии и неограниченного восприятия». Это также стало одной из причин того, почему в эссе Мейлера психопат занял главенствующее место. Согласно Линднеру, определяющим качеством психопата будет его неспособность к отсрочке вознаграждения, импульсивные и инстинктивные действия. Это делает психопата похожим на ребенка в своей одержимости настоящим моментом. Кроме того, это обуславливает его склонность к насилию и гиперсексуальность. Итак, говорит Мейлер, хипстер живет в «пылающем осознании настоящего», где он может «оставаться живым, только связавшись со смертью». Получается, что быть живым – значит как можно более полно осознавать свое тело.
Среди наиболее влиятельных работ в этом направлении следует упомянуть «Эрос и цивилизацию» Герберта Маркузе (1955)[56]. Фрейд видел в обществе лишь машину подавления, Маркузе же считал, что возможно нерепрессивное общество, в котором, в частности, должно происходить освобождение эротического инстинкта, или Эроса. Маркузе верил в то, что продуктивность массового общества опирается на подавление Эроса. Революционное освобождение Эроса должно разрушить репрессивные общественные институты. Также Маркузе был убежден в том, что технологии освободят человека от труда, от отчуждающих форм работы и позволят развиваться новым формам творчества как игре. Настоящий труд, считал он, освободит Эрос через некую туманную идею, которую он называл «полиморфным эротизмом». Хотя нам не вполне понятно, на что должна быть похожа работа освобожденного Эроса, высвобождение сексуальной энергии стало центральной темой «идеологии любви» шестидесятых, выразившейся как в движении за свободную любовь, так и в сексуальном радикализме эссе Мейлера.
Крутизна как эмоциональный стиль
На афише фильма «Бунтарь без причины» изображен Джеймс Дин, небрежно облокотившийся о стену. Ноги скрещены, рука в кармане. Слегка наклонив голову, он с вызовом смотрит прямо в объектив, признавая ваше присутствие, но ясно давая понять, что оно его не волнует. Такую позу мог бы принять боец, старающийся принизить соперника, продемонстрировать ему, что тот едва ли достоин его внимания. Джеймс Дин на этой афише олицетворяет голливудский образ бунтаря и эмоциональный стиль бунтарской крутизны – холодный, отстраненный и, прежде всего, уверенный в себе человек. Дин погиб в возрасте двадцати четырех лет в автокатастрофе за несколько недель до выхода фильма на экраны, навсегда оставшись в памяти публики бунтарем, который жил слишком быстро.
Поза Дина стала олицетворением крутизны. Но оппозиционный настрой, появившийся в пятидесятых годах, выражался в разных эмоциональных стилях. Не сложно было предугадать, что на первый план выйдет открытое проявление своих чувств. Критика массового общества с точки зрения психоанализа, давшая толчок бунтарскому движению, нападала на отупляющее единообразие, ставшее следствием технократического материализма. Считалось, что именно это делает людей неспособными ощущать связи друг с другом. Многие критики, например психолог-гуманист Абрахам Маслоу, предупреждали о том, что подлинные человеческие взаимоотношения заменяются отношениями человека с товарами. В шестидесятых это привело к появлению движения за развитие человеческого потенциала[57] с его групповой психотерапией, где люди выкладывали все, чтобы разобраться в своих истинных чувствах. Еще раньше книга Джерома Сэлинджера «Над пропастью во ржи»[58] (1951) произвела огромное впечатление на поколение тогдашних подростков. Они ощущали эмоциональную отчужденность от своих стоических, не привыкших выражать чувства родителей, принадлежавших к поколению Великой депрессии. Тех как будто волновала лишь материальная обеспеченность. Именно тогда в общественное сознание впервые начало проникать понятие о «пропасти между поколениями», постепенно осознанное как серьезная социальная проблема. В пятидесятых Линднер и другие уже называли неспособность родителей найти общий язык со своими детьми основной причиной растущего уровня подростковой преступности. Однако эмоциональная открытость была неподходящим вариантом для мейлеровского хипстера.
