Диана Гэблдон - Чужестранка. Книга 2. Битва за любовь
Мне, с одной стороны, интересно было увидеть библиотеку, а с другой – не очень-то хотелось возвращаться к изоляции в крыле для гостей, поэтому я последовала за монахом без колебаний.
Библиотека была великолепная, с высоким потолком и стройными готическими колоннами, разделяющими крышу на множество отсеков. Узкие окна заполняли простенки между колоннами, и в библиотеке было много света. Большинство окон застеклено было обычным стеклом, но некоторые представляли собой витражи на темы библейских притч. Ступая на цыпочках, чтобы не беспокоить согнувшихся над книгами монахов, я задержалась у восхитительного витража, изображающего бегство в Египет[21].
На некоторых полках книги были установлены в обычном порядке – рядами одна за одной, на других же книги не стояли, а лежали, чтобы лучше сохранялись драгоценные переплеты; был здесь и застекленный шкаф, содержавший пергаментные свитки. В библиотеке ощущалась атмосфера некоей торжествующей гармонии, словно бы каждая из бережно хранимых книг беззвучно пела свою мелодию под крышками переплета. Я покинула помещение библиотеки в умиротворенном настроении, и мы с отцом Ансельмом не спеша пошли через главный двор. Я снова попыталась поблагодарить его за помощь предыдущей ночью, но он только пожал плечами в ответ на мои слова.
– Не думайте больше об этом, дитя мое. Надеюсь, вашему мужу сегодня лучше?
– Я тоже надеюсь на это, – коротко ответила я и спросила: – А что такое вечное бдение? Вы говорили, что участвовали в нем ночью.
– Разве вы не католичка? – удивился он. – Ах, я забыл, вы же англичанка. И вероятно, протестантка?
– Собственно говоря, я ни то ни другое, если иметь в виду смысл веры, – сказала я. – Формально я католичка.
– Формально?
Гладкие брови взлетели высоко на лоб в изумлении.
Я помолчала – из осторожности, припомнив опыт общения с отцом Бэйном, но, кажется, этот монах не собирался в ужасе осенять меня крестным знамением.
– Ну, как бы вам сказать, – начала я и наклонилась, чтобы выдернуть сорняк, проросший между двумя каменными плитами двора. – Я была крещена в католическую веру. Но мои родители умерли, когда мне исполнилось всего пять лет, и после этого я жила у дяди Лэмберта, а он…
Тут я запнулась, припомнив жадное стремление дяди к научным исследованиям и его безразличие к любой религии как системе верований – для него религиозные культы оставались лишь признаками классификации культур.
– По правде говоря, в вопросах веры он был всем и ничем. Он знал все верования, но не верил ни в одного из богов. Я не получила религиозного воспитания. Мой первый муж был католиком, однако не слишком ревностным. Меня, скорее всего, следует рассматривать как язычницу.
Я опасливо поглядела на отца Ансельма, но он, вместо того чтобы возмутиться, добродушно рассмеялся.
– Всем и ничем, – произнес он, явно смакуя это выражение. – Мне это нравится. Но для вас, боюсь, оно не подходит.
Как член Святой Матери Церкви вы навсегда остаетесь ее чадом. Как бы мало вы ни знали о вере, вы такая же католичка, как наш Святой Отец Папа.
Он возвел глаза к небу. Оно было пасмурным, но листья на кустах ольшаника были недвижимы.
– Ветер утих. Я собирался совершить небольшую прогулку, чтобы прояснить голову на свежем воздухе. Почему бы вам не составить мне компанию? Вы нуждаетесь и в свежем воздухе, и в движении, а для меня, таким образом, представился бы случай преподать вам духовное наставление и объяснить вам обряд вечного бдения.
– Одним выстрелом двух зайцев? – без особого энтузиазма заметила я, однако перспектива прогулки, если не религиозного просвещения, показалась мне вполне привлекательной, и я сходила за плащом.
Молитвенно опустив голову, отец Ансельм провел меня мимо сумрачно-тихого входа в часовню, а потом по аркаде в сад. Здесь наша беседа уже не могла отвлечь и обеспокоить монахов в часовне, и он заговорил:
– Идея сама по себе проста. Припомните Библию, вспомните, как в Гефсиманском саду Господь наш ждал ночью суда, а потом и распятия и друзья Его, которые были там с Ним, заснули.
– Да, я помню, – отозвалась я. – «И приходит к ученикам, и находит их спящими, и говорит Петру: так ли не могли вы один час бодрствовать со Мною?»[22]
– Вот-вот, мадам, – подтвердил он. – Очень просто. Мы бдим поочередно всю ночь, и Святое Причастие никогда не остается покинутым.
– И не трудно вам подниматься ночью? – полюбопытствовала я. – Или вы бодрствуете каждую ночь?
Он наклонил голову; легкий ветерок играл блестящими каштановыми волосами, тонзуру уже следовало побрить, она покрылась легким, мягким, словно мох, пушком.
– Каждый из бдящих выбирает тот час, который наиболее ему подходит. Для меня это два часа утра.
Он пристально поглядел на меня, как бы стараясь угадать мою реакцию на его слова.
– Для меня в этот момент… время как бы останавливается. Все жизненные соки человеческого тела: кровь, желчь, испарина – все это вдруг сочетается в некоей гармонии.
Он улыбнулся, показав чуть кривые зубы, – единственный недостаток в его совершенной во всех других отношениях наружности.
– Или замирает в единении. Я нередко думал, не равен ли этот момент моменту рождения или смерти, как я считаю, определенному каждому человеку по-особому. Каждому мужчине… и женщине, разумеется, тоже, – добавил он, любезно наклонив голову в мою сторону. – Именно на этом изломе времени, – продолжал он, – абсолютно все кажется возможным. Вы можете заглянуть за пределы вашей жизни и убедиться, что они в действительности не более чем ничто. Когда время останавливается, вы осознаете, что в состоянии предпринять любое действие, завершить его и вернуться к себе, найдя мир неизменившимся: все осталось таким же, как было. И вы постигаете…
Он умолк, затем окончил:
– Вы постигаете, что все возможно, однако нет ничего необходимого.
– Но… вы и в самом деле что-то совершаете при этом? – спросила я. – Молитесь, я имею в виду?
– Я? Ну… я сижу и смотрю на Него.
Широкая улыбка красиво тронула изогнутые губы.
– А Он – на меня.
Джейми сидел на постели, когда я вошла в комнату; он попробовал пройти по коридору, опираясь на мое плечо. От этого усилия он скоро побледнел и покрылся потом, поспешил лечь и не возражал, когда я укрыла его одеялом.
Я предложила ему немного супа и молока, но он только головой помотал.
– Англичаночка, у меня нет аппетита. Боюсь, если я что-нибудь проглочу, меня снова начнет тошнить.
Я не настаивала и молча убрала суп.
Во время обеда я проявила бо́льшую настойчивость и уговорила его проглотить несколько ложек супа. К сожалению, он не удержал в желудке даже такого малого количества.
– Прости, англичаночка, – сказал он, – я такой отвратительный.
– Это пустяки, Джейми, и никакой ты не отвратительный.
Я выставила таз за дверь и села рядом с Джейми, откинув назад волосы, упавшие ему на глаза.
– He принимай этого близко к сердцу. Твой желудок все еще воспален после морской болезни. Видно, я чересчур тороплюсь непременно накормить тебя. Не обращай внимания и поправляйся.
– Поправлюсь. – Он прикрыл глаза и вздохнул. – Чем ты сегодня занималась?
Он был явно неспокоен и чувствовал себя скверно, но немного повеселел, когда я рассказала ему о том, что успела узнать за день: о библиотеке, о часовне, о винном прессе и под конец – об участке лекарственных трав, где я наконец-то познакомилась со знаменитым братом Амброзом.
– Он просто удивителен, – с восторгом говорила я. – Господи, я совсем забыла, что ты его знаешь!
Брат Амброз был очень высокого роста, даже выше Джейми, худой как скелет, с длинным, обвислым, словно у бассет-хаунда, лицом. Все десять длинных и тощих пальцев на руках отдавали зеленью.
– Он может вырастить все, что угодно, – продолжала я. – У него там есть все обычные травы, а теплица такая крошечная, что он не может выпрямиться в ней во весь рост. Там у него большей частью растения, которые не растут в этих краях, и, по-моему, есть такие, которые вообще больше нигде не растут, не говоря уже о пряностях и наркотиках.
Упоминание о наркотиках вернуло меня к событиям прошедшей ночи, и я подошла к окну. Зимние сумерки спускались рано, и за окном стало уже совсем темно, фонари, с которыми монахи работали в конюшне и во дворе, раскачивались у них в руках, когда они переходили с места на место.
– Уже стемнело. Ты считаешь, что можешь уснуть сам? У брата Амброза есть лекарства, которые помогли бы тебе.
Усталость затуманивала ему глаза, но он покачал головой:
– Нет, англичаночка. Я ничего не хочу. Если я усну… нет, пожалуй, я почитаю немного.
Ансельм принес ему несколько книг по философии и истории, и Джейми протянул руку за книгой Тацита, лежавшей среди прочих на столе.
– Тебе необходимо спать, Джейми, – как можно мягче сказала я.
Он открыл книгу, оперся на подушку, но продолжал смотреть поверх книги на стену, крепко прикусив зубами нижнюю губу.
