Стивен Кинг - Сезон дождя (сборник)

Дедушка пристально наблюдал за ним, словно читал его мысли в карих глазах мальчика, знал все слова, которые он мог бы произнести, но не произносил, потому что его губы еще не научились озвучивать язык сердца. И тогда дедушка кивнул, словно хотел подтвердить все мысли, которые пронеслись в голове мальчика, и Клайв внезапно решил, что дедушка сейчас все испортит, сказав что-нибудь успокаивающее и бессмысленное. Не мог он не сказать: «Я все это знаю, Клайви… когда-то я тоже был мальчиком».

Но дедушка этого не сказал, и Клайв понял, что он совершенно напрасно боялся того, что скажет. Он же имел дело со своим дедушкой, а дедушка, в отличие от других взрослых, не жаловал бессмысленной болтовни. И говорил с жесткостью судьи, выносящего суровый приговор за совершение тяжелого преступления.

– Все это переменится.

Клайв вскинул на него глаза. Слова дедушки вызвали у него дурное предчувствие, но ему очень нравилось, как ветер разметал волосы старика. Он подумал, что выглядит дедушка, как проповедник, знающий истину, а не только догадывающийся о ней.

–  Время переменится? Ты уверен?

– Да. Когда ты подрастешь… лет до четырнадцати. Я думаю, происходит это в тот самый момент, когда две половины рода человеческого узнают о существовании друг друга… Тогда и начинается истинное настоящее время. Оно уже не кажется длинным или коротким. Оно движется в реальном ритме. И большая часть жизни проходит в истинном настоящем времени. Ты знаешь, о чем я, Клайви?

– Нет, сэр.

– Тогда слушай и запоминай: истинное настоящее время – это твой милый пони. Скажи: «Мой милый пони».

Оказавшись в дурацком положении, подозревая, что дедушка хочет по какой-то причине разыграть его («пытается оттянуться за твой счет», – как говаривал дядя Дон), Клайв подчинился. Он ожидал, что дедушка рассмеется, скажет: «На этот раз ты меня уморил, Клайви!» Но дедушка лишь кивнул, и Клайв понял, что ни о каком розыгрыше нет и речи.

– Мой милый пони. Эти три слова ты никогда не забудешь, если тебе хватит ума. У тебя, по моему разумению, ума хватит. Мой милый пони. В этом истина времени.

Дедушка вновь достал из нагрудного кармана потрепанную пачку сигарет, долго смотрел на нее, убрал в карман.

– С четырнадцати до, скажем, шестидесяти лет человек живет во временном режиме «мой милый пони». Случается, правда, что время замедляет свой бег, снова становится долгим, да только радости это не приносит. В эти моменты ты готов отдать душу за время «моего милого пони», а то и за быстрое время. Если мы передашь бабушке то, что я собираюсь тебе сказать, Клайви, она назовет меня богохульником и неделю не будет класть мне в кровать бутылку с горячей водой. Может, и две.

Тем не менее губы дедушки изогнулись в подобие улыбки.

– Если о моих словах узнает преподобный Чэдбенд, он разразится яростной проповедью о том, что не наше дело рассуждать о замыслах Божьих, ибо неисповедимы пути Господни. Но я скажу тебе, Клайви, что я об этом думаю. Я думаю, что Бог – старый злобный сукин сын, который сделал так, что для взрослого время становится долгим, только когда он тяжело болен. Скажем, у него переломаны ребра или гниют внутренности. В сравнении с таким Богом мальчишка, получающий удовольствие, втыкая иголки в мух, выглядит святым, на плечи которого садятся птички. Я думаю о том, на сколько растягиваются недели тяжелой болезни, и задаюсь вопросом, а зачем Бог вообще создал живые, разумные существа. Если б хотел, чтобы Ему было куда помочиться, неужели он не мог ограничиться сумахом? За что Он так поступил с Джонни Бринкмайером, который в прошлом году непозволительно долго умирал он рака костей?

Клайв едва расслышал последнюю фразу, хотя потом, по дороге в город, он и вспомнил, что Джонни Бринкмайер, владелец, по словам отца и матери, продовольственного магазина, который дедушка и бабушка по-прежнему называли «продуктовой лавкой», был единственным, к кому дедушка ездил по вечерам, и единственный, кто по вечерам приезжал к дедушке. По дороге в город Клайв вдруг понял, что Джонни Бринкмайер, с большущей бородавкой на лбу, все время почесывающийся, был единственным настоящим другом дедушки. А то, что бабушка воротила нос при упоминании имени этого человека и часто жаловалась, что от него плохо пахло, лишь подтверждало правильность его догадки.

Но в тот момент Клайв, конечно же, не мог об этом думать, поскольку с замиранием сердца ждал, что Бог прямо сейчас убьет дедушку. Не мог же Он снести такой хулы. Никто не мог безнаказанно называть Господа старым злобным сукиным сыном или предполагать, что Высшее Существо ничуть не лучше злобного третьеклассника, который получает удовольствие, втыкая иголки в мух.

Клайв даже отступил на шаг от фигуры в комбинезоне, которому предстояло перестать быть его дедушкой и сгореть от удара молнии. В любой момент молния эта могла слететь с синего неба, спалить дедушку и обратить в пылающие факелы яблони, дабы все знали, что душа его дедушки обречена на вечные муки. И яблоневым лепесткам, кружащим в воздухе, предстояло превратиться в золу и пепел, в которые превращались газеты в мусоросжигательной печи, стоявшей во дворе.

Ничего такого не случилось.

Клайв ждал, с замершим от ужаса сердцем, и лишь когда где-то рядом запела малиновка (словно с губ дедушки и не срывались эти ужасные слова), он понял, что молнии не будет. И этот самый момент в жизни Клайва Бэннинга произошла маленькая, но фундаментальная перемена. Ненаказанное богохульство дедушки не превратило его в преступника, или плохиша, или даже в «проблемного ребенка» (этот термин только недавно ввели в оборот. Однако устои веры в голове Клайва пошатнулись, другим стало и отношение к словам дедушки. Раньше он просто слушал старика. Теперь – внимал.

– Время, когда тебе больно, растягивается до бесконечности. Поверь мне, Клайви, в сравнении с неделей боли самые лучшие летние каникулы, которые ты провел или проведешь школьником, – не более чем уик-энд. Да нет, субботнее утро! И когда я думаю о семи месяцах, которые пролежал Джонни… когда рак грыз его изнутри… Господи, не стоит, конечно, говорить об этом с ребенком. Твоя бабушка права. У меня цыплячьи мозги.

– Впрочем, речь сейчас о другом. Я собирался поговорить с тобой о времени, а вместо этого вою, как койот. Ты видел койотов, Клайви?

Мальчик покачал головой.

– Ну и ладно, о койотах поговорим в другой раз, – разумеется, другого раза уже не было, потому что в другой раз Клайв увидел дедушку уже в гробу. – Старики, что старые локомотивы в депо. Стрелок там так много, что в нужное место они попадают с пятого раза.

– Все нормально, дедушка.

– Я хочу сказать, что вместо того, чтобы говорить по делу, меня постоянно куда-то заносит.

– Я знаю, но тебя заносит в очень интересные места.

Дедушка улыбнулся.

– Если ты и притворяешься, Клайви, что тебе интересно, то получается у тебя очень хорошо.

Улыбнулся и Клайв, мрачные воспоминания о Джонни Бринкмайере на какое-то время покинули дедушку. Потому что заговорил он деловым тоном.

– Ладно, не будем отвлекаться. Долгое время на период болезни – прибавка, подброшенная Богом. Ты знаешь, как человек собирает купоны, чтобы потом обменять их на какой-нибудь латунный барометр или набор ножей, Клайви?

Клайв кивнул.

– С временем-болью все то же самое… только приз этот скорее ложный, чем настоящий, вот что я хочу сказать. А вот когда человек стареет, истинное время, время «моего милого пони», меняется на быстрое время. Все становится, как в детстве, только наоборот.

– Время не замедляется, а ускоряется.

– Да.

Мальчик, конечно же, не мог полностью осознать, что в старости время ускоряет свой бег, но в принципе идею он понял. Он же знал, если один конец двуручной пилы идет вверх, то второй – вниз. И дедушка, собственно, говорил о том же: действие и противодействие, баланс сил. Понятно, это точка зрения, сказал бы отец Клайва.

Дедушка опять достал из нагрудного кармана пачку сигарет, на этот раз осторожно выудил сигарету, не последнюю в его жизни, но последнюю, которую видел мальчик в его руках. Убрал пачку карман, закурил с той же легкостью, что и предыдущую. Он не игнорировал дующий с холмов ветер; каким-то образом он убеждал ветер не мешать ему прикуривать.

– Когда это происходит, дедушка?

– Точно сказать не могу, потому что происходит это не сразу. – Дедушка смочил головку спички слюной. – Быстрое время подкрадывается, как кот, охотящийся на воробья. Наконец, ты замечаешь, что оно пришло. А когда замечаешь, тебе кажется, что это несправедливо.

– А когда это происходит? Что ты замечаешь?

Дедушка сбросил пепел, не вынимая сигареты изо рта. Легким таким щелчком. Звук этот навсегда остался в памяти мальчика.