Фредрик Олссон - Конец цепи
Так, наверное, все и было. Она стояла долго. Не спуская с него взгляда, старалась что-то ему сказать.
Он посмотрел на нее.
Незаметно, в то время как его тело продолжало принимать душ. Жанин делала то же самое. Наклонив голову, чтобы охранники не видели ее лица. Но красноречивее слов говорили ее глаза.
Стена.
Похоже, именно это она пыталась сказать.
Стена перед ней.
Вильям посмотрел на кафель, не зная, что она имела в виду. Но увидел только его. И еще вертикальную трубу и больше ничего.
Он снова посмотрел на Жанин, еле заметно наморщил брови. Что ты имеешь в виду? Она снова переместила взгляд к стене. Там. Смотри куда и я. Там.
Он не понял. Что она видела?
Попытался понять.
Сзади зашевелился кто-то из охранников, и они оба среагировали на звук.
Просто дали отдохнуть глазами, без всякой цели смотря перед собой, продолжали обливаться теплой водой, ждали, проверяя, не разоблачили ли их.
Уголком глаза Вильям видел, как один из охранников приближался к ним. Он постучал рукой по пластиковой оболочке душа Жанин и знаками показал ей заканчивать. Расстегнул молнию на ее шатре, дал ей полотенце, приказал вытереться насухо и только потом выйти наружу.
Она сделала, как ей сказали.
Бросила последний взгляд на Вильяма. Но увидела только его затылок.
Жанин пыталась послать ему сообщение, но он не понял, а сейчас она не знала свою дальнейшую судьбу.
Пожалуй, все было слишком поздно.
Наверное, она упустила шанс.
Катастрофа приближалась, и ей не удалось ничего сделать.
Она покинула душ и оставила послание за своей спиной.
Только когда охранники увели ее, Вильям увидел, что Жанин имела в виду.
На запотевшей стенке ее палец написал четыре буквы. Короткое сообщение. Которое вот-вот должно было исчезнуть по мере того, как капельки пара сливались вместе и стекали вниз.
AGCT.
Вот и все, что было там.
Вильям посмотрел ей вслед, но она находилась к нему сейчас спиной. Они завернули ее в толстое полотенце, вывели из комнаты, по-прежнему не прикасаясь к ней, через дверь и направо по коридору.
Их взгляды встретились на мгновение. Слишком короткое для общения, и он заметил страх в ее глазах, когда она исчезала из его поля зрения, перед тем как тяжелая дверь закрылась за ней. Страх не по поводу ее ближайшего будущего. А из-за того, что он не увидел ее послание.
Но он ведь прочитал его. Хотя и не понял смысл.
AGCT.
Аденин, гуанин, цитозин, тимин.
И что?
Вильям закрыл глаза. Теплая вода продолжала омывать его тело, в то время как он заставлял себя думать.
Азотистые основания нуклеиновых кислот. Четыре краеугольных камня ДНК. Вряд ли ведь Жанин имела в виду что-то иное, но почему написала их, почему захотела, чтобы он увидел это?
Он заставлял себя сосредоточиться. Попытался избавиться от страха, связанного с тем, что они, возможно, заразились, вытеснить из головы неприятный осадок от увиденного.
Больная женщина. В карантине.
ДНК.
Вирус.
Именно это она пыталась рассказать?
Генетическая мутация? В таком случае снова: и что?
Вильям не продвинулся дальше, прежде чем мужчины вернулись.
Они остановились перед шатром Вильяма. Приказали ему выключить воду, насухо вытереться внутри, как Жанин сделала до него.
Серьезность в их глазах испугала его. Они боялись. И когда вели его оттуда, с защитными масками на лицах, в резиновых перчатках, чтобы не касаться его тела, не только холод в коридоре заставлял его постоянно дрожать.
В комнате по-прежнему царила полная тишина, когда дверь за спиной Франкена открылась и вошел Коннорс. Франкен остался стоять неподвижно, даже не поднял на него глаз. Во-первых, он уже по шагам знал, кто пришел, а во-вторых, сомневался, что его взгляд был таким сосредоточенным и уверенным, как он бы хотел. Словно для кого-то являлось секретом то, что все они чувствовали. Как будто неприятное, даже бесчеловечное решение принимается просто небрежным кивком, а потом о нем уже никто не задумывается, словно речь шла о сущей безделице.
Коннорс встал рядом с ним. И тоже посмотрел по другую сторону прозрачной перегородки. А потом они стояли молча, двое мужчин в генеральской форме, слушали шум кондиционера и не шевелились, словно оба считали, что, пока они не разговаривают об этом, все это неправда.
Внутри на поставленных рядами койках умирали люди, ужасающе спокойные под своими простынями, одинокие в ожидании, когда их земное существование прекратится. Медсестра давно закончила свою работу и оставила комнату, и Франкен вдруг понял, что даже не представляет, как долго он стоял там.
– Да? – сказал он наконец.
– Я просто хотел, чтобы ты знал. Все закончилось.
– Уоткинс?
Это прозвучало скорее как констатация факта, чем как вопрос. Он продолжал смотреть внутрь, считать людей там, уже неизвестно какой раз подряд, словно это представлялось менее бессмысленным, если Уоткинс была частью чего-то большого, если ее смерть являлась чем-то неизбежным, из серии тех смертельных случаев, которые никто не мог контролировать. Все ведь и получилось именно так.
– Мы известили ее семью, – сказал Коннорс. – Она умерла в результате несчастного случая в лаборатории.
Франкен кивнул. Это также не было ложью. Не совсем правдой, но и не полным враньем.
– А наши друзья?
– Мы знаем, где они побывали. Нет никаких признаков того, что они заражены.
– Но анализы взяты?
– Да, завтра мы будем знать наверняка.
Потом они еще какое-то время стояли, смотрели на ряды безымянных коек. Пока Коннорс не почувствовал, что находится в этом положении достаточно долго, и повернулся к двери, собираясь уйти.
Но перед тем как шагнуть за порог, он обернулся. Одной темы они еще не касались с тех пор, как он вошел, и Коннорс знал, что это само по себе уже было ответом. Он посмотрел мимо Франкена, в направлении гладко выбритого мужчины на кровати далеко за перегородкой, спокойно спавшего и вроде бы абсолютно здорового. Во всяком случае, со стороны он выглядел таковым. Но внутри его безостановочно шла война, и мужчина уже находился на пути к поражению.
– Стало бы большим сюрпризом, если бы она выкарабкалась, – сказал Франкен.
– Наша работа заключается в том, чтобы надеяться, – ответил Коннорс.
Вот и все, больше ничего им не требовалось говорить.
Коннорс постоял еще мгновение, прежде чем он обернулся.
Это была их последняя карта, и она не сработала.
Им осталось надеяться на Вильяма Сандберга.
А Коннорс с удовольствием получил бы еще шансы.
Николай Рихтер в своей красной «Тойоте Рав-4» держал курс на Схипхол. Сейчас ему требовалось подняться на виадук с автострады А9, и его настроение оставляло желать лучшего по двум совершенно разным причинам. Движение было очень интенсивным, из-за чего ему приходилось маневрировать между полосами, постоянно лавировать, газовать, тормозить и мешать другим водителям, получая в ответ оскорбительные жесты. Но иначе он не мог ехать вперед так быстро, как ему хотелось. Он уже опаздывал, и только пустые дороги и небольшое чудо позволили бы ему прибыть вовремя.
Это во-первых.
Во-вторых, у него чесалась спина.
Ладно было бы достаточно лениво и мирно потереться о спинку сиденья и почувствовать определенное облегчение, по крайней мере достаточное, чтобы потерпеть, пока не представится возможность разобраться с этим как следует.
Так нет, ужасно и неумолимо. Во всяком случае, достаточно сильно, чтобы сводить его с ума. Вдобавок настолько глубоко и интенсивно, что мозг не мог прийти к решению, действительно ли спина чешется, или речь идет о какой-то своеобразной форме боли. И в то время как Николай зигзагами двигался вперед на очень большой скорости в утреннем потоке машин, держа руль одной рукой, другую он засунул за воротник и за ослабленный галстук, заставляя пальцы забраться вниз как можно дальше и наконец сделать что-нибудь с дьявольским зудом, прежде чем тот по-настоящему сведет его с ума.
Но это не приносило облегчения.
Казалось, даже наоборот, все его манипуляции только усиливали неприятное ощущение. И он впивался ногтями в спину снова и снова, сильнее и сильнее, и кожа вроде бы уступала и становилась теплой, но все равно не переставала чесаться, и он продолжал ее царапать.
Автомобили проносились мимо с обеих сторон – ему приходилось метаться с полосы на полосу, объезжая медленных придурков, ехавших вокруг него.
Он пребывал не в самом лучшем настроении.
Уже в течение нескольких дней, и все из-за Ивонны. Еще до их первой встречи он знал, что она ему не пара. Стоило им расположиться в ресторане в Инсбруке и начать разговор, он сразу пожалел, что показался с ней на людях. Из-за нее ведь они начали ругаться. И она назвала его равнодушным и бесчувственным. А не скажи она это, он ни за что не подобрал бы бездомного у бензоколонки, не позволил бы тому проделать с ним весь путь до Берлина. А не сделай он этого, бездомный не кашлял бы на него всю дорогу.
