Диана Гэблдон - Стрекоза в янтаре. Книга 1. Разделенные веками
– Нет нужды обращаться к Раймону, – укоризненно произнесла она. – Я сама смогу помочь вам и назначу курс лечения.
– Мм.
Я закрыла глаза, окунаясь в спасительную серую пелену. Мне виделись какие-то огоньки в тумане, короткие вспышки, похожие на летнюю зарницу. Я слышала постукивание бусинок янтарных четок матери Хильдегард и голос одной из сестер, позвавшей ее. Мать Хильдегард направилась к двери, но вдруг ее осенила какая-то мысль. Она вернулась, шелестя тяжелыми юбками, и, указывая на кровать, твердым голосом произнесла:
– Бутон, сюда!
Собака, такая же проворная, как и ее хозяйка, прыгнула на кровать и стала устраиваться у меня в ногах. Она перебрала лапами постельное белье, перекувырнулась три раза через голову, как бы стряхивая какое-то проклятие с моего ложа, и только потом улеглась, тяжело вздохнув и уткнувшись носом в лапы.
Довольная мать Хильдегард пробормотала слова молитвы и исчезла. Сквозь сгущающийся туман и ледяной холод, окутывающий меня, я по достоинству оценила ее поступок. Собака была для нее самым дорогим существом на свете. Приятная тяжесть в ногах внушала успокоение моему телу. Бутон лежал неподвижно, подобно собакам, покоящимся у ног королей, изображенных на надгробиях в Сент-Дени. Его тепло изгоняло ледяной холод из моих ног, само его присутствие согревало меня. Бутон издал какой-то специфически собачий звук и уснул. Я натянула одеяла себе на нос и попыталась уснуть тоже.
Я спала беспокойно. Лихорадочные грезы усталости и отчаяния сменяли друг друга. Не освобождая от боли, они уносили меня в серую даль, наполненную густым туманом, сквозь который горечь утраты преследовала меня, словно демон в ночи.
Вдруг я проснулась, почувствовав, что Бутона нет рядом, но я не одна.
Линия роста волос на голове у Раймона была совершенно прямой, словно прочерченной строго по линейке. Густые седеющие волосы были зачесаны назад и ниспадали на плечи. Возможно, поэтому его массивный лоб был подобен каменной глыбе, нависающей над остальной частью лица. Он склонился над кроватью, вглядываясь в мои лихорадочно блестевшие глаза.
Когда он разговаривал с сестрами, глубокие морщины и складки двигались на его лице. Они напоминали мне буквы, написанные у основания вросшего в землю старинного надгробия, которые пытаются выбраться на поверхность, чтобы можно было прочесть имя умершего. Я представила себе, что скоро и мое имя будет написано на такой же белой плите, и поняла, что и в самом деле умираю. У меня вырвался невольный крик.
– Теперь ты убедился, отвратительный старик! Она не нуждается в твоей помощи! Твой вид пугает ее! Уходи сейчас же!
Мать Хильдегард схватила Раймона за руку и оттащила от моей кровати. Он сопротивлялся, упирался, подобно каменному истукану, но сестра Селеста бросилась помогать матери Хильдегард. Они подхватили его под руки с обеих сторон и понесли. При этом один башмак свалился у него с ноги. Деревянный башмак так и остался лежать на боку, прямо посередине исцарапанной напольной плиты. По какой-то не поддающейся объяснению причине я не могла оторвать от него глаз. Я всматривалась в темноту, стараясь удержать башмак в своем поле зрения, решив про себя, что, если я сдамся, темнота тут же поглотит мою душу. Когда глаза останавливались на этом предмете, я слышала голос каменных столбов, зовущий меня в будущее. В поисках спасения я отчаянно вцепилась руками в одеяло.
Вдруг ширма раздвинулась, красная натруженная рука схватила башмак и исчезла. Не в силах осознать происходящее, мое разгоряченное болезнью сознание яростно металось среди непонятных образов, затем, подчиняясь какой-то рациональной силе, я погрузилась в сон.
Сон был тревожный: спотыкаясь и падая, я пробиралась через лабиринт бесконечных преград и непонятных символов. Увидев наконец человеческое лицо, я почувствовала огромное облегчение. Черты были неправильные, вид свирепый. Почувствовав, как чья-то рука зажала мне рот, я поняла, что не сплю. Некое существо, похожее на горгулью,[27] приблизилось к моему уху:
– Тише, ma chere! Если они снова обнаружат меня здесь, я пропал!
Большие темные глаза бегали из стороны в сторону, настороженно следя за ширмой.
Я медленно кивнула, и он убрал руку, слабо пахнущую нашатырем и серой. Он где-то отыскал, а скорее украл, как мне показалось, старую, рваную монашескую сутану, под которой виднелся грязный аптекарский халат. Большой капюшон скрывал седые волосы и уродливый лоб. Лихорадочные иллюзии медленно отступили, уступив место остаткам присущего мне любопытства. У меня едва хватило сил спросить: «Что…» – как он снова приложил мне палец к губам и отбросил одеяла, которыми я укрывалась. Не обращая внимания на мой ошеломленный вид, он распустил завязки моей рубашки до самого пояса. Движения его были быстрыми и деловитыми, лишенными какой-либо нескромности. Я не могла себе представить, что кто-то может поступить со мной подобным образом и никто, даже мать Хильдегард, ничего не услышит. Но у меня было такое ощущение, будто все это происходит не со мной, а с кем-то другим, а я всего лишь сторонний наблюдатель. Вот он положил свои корявые руки мне на груди. Руки были широкими, почти квадратными. Все пальцы, кроме большого, имели одинаковую длину. Большие пальцы обеих рук были необычно длинными и гибкими. С удивительной осторожностью они обхватили мои груди. Наблюдая за их действиями, я вспомнила слова Мэриан Дженкинсон – девушки, с которой я вместе проходила практику в Пемброкском госпитале. Она рассказывала нам, что размер и форма большого пальца мужчины свидетельствуют о многих его качествах. «Клянусь, это правда», – говорила она, театрально встряхивая своими светлыми волосами.
Но когда ее просили объяснить поподробнее, она только хихикала, стреляя глазками в сторону лейтенанта Хейнли, похожего на гориллу. В его больших пальцах не было ничего необычного.
Тем временем большие пальцы рук Раймона сдавливали мне грудь осторожно, но достаточно настойчиво, и я почувствовала, как набухшие соски вздымаются под его твердыми, холодными по сравнению с моим телом ладонями.
– Джейми, – сказала я, и дрожь сотрясла мое тело.
– Тише, мадонна, – произнес Раймон.
Голос был тихим, добрым, но абсолютно бесстрастным, совершенно не соответствующим его действиям. Мое тело снова пронзила дрожь, и мне показалось, что болезненный жар перетекает в него, но от этого руки у него не становились теплее. Его пальцы оставались холодными, и мне стало холодно, я начала дрожать – лихорадочный жар покидал мое тело.
Плотная ткань ширмы затеняла дневной свет, и оттого руки аптекаря казались особенно темными на моей белой груди. Однако тени между толстыми, неуклюжими пальцами не были темными. Они показались мне… голубыми. Я прикрыла веки, и тут же у меня перед глазами закружилась разноцветная карусель. Когда я открыла их снова, голубой свет, исходящий от рук Раймона, не исчез.
В голове у меня просветлело, я попыталась подняться, чтобы получше рассмотреть, что он делает.
Раймон легким движением заставил меня лечь. Я опустила голову на подушку, искоса наблюдая за ним. Я не бредила. Во всяком случае, так мне казалось. По мере того как руки Раймона медленно скользили по моему телу, вокруг них возникало какое-то розовое и бледно-голубое свечение, озарявшее мою кожу. В груди потеплело, и это было естественное, здоровое тепло, а не лихорадочный жар. Легкая воздушная волна, проникшая за ширму, шевельнула волосы у меня на висках, но мне не было холодно.
Раймон пребывал все время в одной позе – стоял, склонившись надо мной. Лица, скрытого под капюшоном чужой сутаны, почти не было видно. Спустя некоторое время, показавшееся мне бесконечно долгим, он очень медленно перенес руки с груди мне на плечи, затем еще медленнее перешел к моим рукам, задержавшись на плечевом и локтевом суставах, запястье и суставах пальцев. Боли заметно поубавились, и мне казалось, что я вижу мерцающий свет, излучаемый моим телом.
Ни на минуту не отнимая рук, он все так же медленно поводил ими по моим ключицам и двинулся вниз, слегка нажимая ладонями на ребра.
Но самым удивительным было не столько то, что я не испытывала ни малейшей неловкости от его прикосновений, но также и то, что мое измученное тело полностью отдалось во власть его рук, сделавшись послушным, словно расплавленный воск. Только кости оставались твердыми.
Я ощущала все более интенсивное тепло, исходящее от этих больших, сильных рук. Они неустанно скользили по мне, и я почти физически чувствовала, как гибнут бактерии в моей крови, а значит, организм очищается от инфекции. Более того, я опять-таки почти физически ощущала каждый орган в его естественных размерах и видела его так же явственно, как если бы он лежал у меня на ладони. Вот совершенно пустой желудок, увеличенная, острая печень, кишки, причудливо переплетающиеся между собой, аккуратно упакованные в плотную мышечную ткань, напоминающую сумку. Тепло проникало в каждый орган, согревая его подобно маленькому солнцу.
