Родриго Кортес - Часовщик

— Ересь кнанайя, — медленно начал он, — это ересь принявших греческую веру египетских евреев, которые позже бежали в Индию.

— И вы исповедовали эту ересь? — прищурился Куадра. — Каким образом?

Томазо улыбнулся:

— Сведения о ереси кнанайя не подлежат разглашению. Но если ваших полномочий хватает, пошлите запрос в архивы Ордена. Там есть все: и обо мне, и о кнанайя, и обо всей этой операции.

Комиссар обиженно засопел. Он знал, что в архивы Ордена ему не попасть ни с какими полномочиями. Просто потому, что никто не знает, где они.

— А Бафомет? — наконец-то взял он себя в руки. — Вы же ему поклонялись!

Томазо крякнул. Этим «Бафометом» донимали всех его сокамерников на каждом допросе.

— Бафомет, — терпеливо объяснил он, — это искаженное имя Магомет. Кем-то из ваших искаженное, кто ни разу дальше Лангедока не бывал.

— Но вы ему поклонялись?

— Да, я исполнял магометанские обряды, — по возможности спокойно объяснил Томазо. — В агентурных целях. Как я об этом уже говорил.

— Он признался в поклонению Бафомету, — кивнул Куадра секретарю. — Пометь.

Томазо зажмурился. Таких циников можно было отыскать только в Инквизиции.

— И вот тут еще написано, что вы — содомит. Томазо удивленно поднял брови, а Куадра ткнулся носом в какую-то бумагу.

— Вы ведь… практиковали участие в групповом содомском грехе… в Сан-Дени.

По спине промчался ледяной вихрь: так ясно перед ним предстало все, что произошло в Сан-Дени тогда, в самом начале. И с Гаспаром, и с Луисом, которому обозленные монахи сломали позвоночник…

— Хирон!

Томазо вздрогнул и вернулся в реальность. Куадра держал перед собой все ту же бумагу и мерзко улыбался.

— Вы там, в Ордене, все… что ли… этим…

— Заткнись, каплун! — заорал Томазо. — Ты ничего об этом не знаешь!

— Поэтому и я задал этот вопрос, — поджал губы инквизитор. — И ты мне на него ответишь.

Когда они, сорок два совсем еще зеленых мальчишки, съехались поступать в Орден, их приняли великолепно. Сразу показали библиотеку, учебные классы, помещения для обучения рукопашному бою и фехтованию, чистенькие уютные кельи на два человека каждая и очень даже неплохо накормили. Они, почти все — отпрыски очень даже небогатых семей, были потрясены. А тем же вечером до них снизошел сам настоятель монастыря — лично!

— Вы видели, где пройдут несколько лет вашего обучения, и вы уже знаете, что братья нашего Ордена работают по всему миру, — тихо, не внятно сказал настоятель. — В том числе и при дворах самых влиятельных королей. Так что вам есть за что бороться.

Будущие студенты замерли.

— Однако хочу предупредить, — поднял указательный палец настоятель. — Сначала мы должны убедиться, что вы нам подходите.

Пожалуй, это было справедливо.

— Вас ждет испытание, — оглядел ряды замерших мальчишек настоятель, — и сказать, что оно будет непростым, значит не сказать ничего.

Томазо до сих пор помнил каждый его жест.

— Однако я его прошел, — печально улыбнулся настоятель. — А главное, его проходят все братья Ордена. Я подчеркиваю: все!

Томазо, тогда взъерошенный, отчаянный бастард, почти каждый день с боем доказывавший, что он — человек, знал, что пройдет. Он не был хуже их всех, он был лучше.

— Расходитесь по выделенным вам кельям, — распорядился настоятель. — И хорошенько подумайте, стоит ли вам идти до конца. И знайте, отойти в сторону вы можете в любой миг.

Они, отсмеявшись над этим недостойным предложением отойти в сторону, если не хватит духу, разбрелись по кельям, а утром в полном составе появились на разводе.

— Кто хочет уйти?! — выкрикнул сержант. — Пока не поздно…

И понятно, что все промолчали.

Через несколько минут их загнали в огромный полуподвальный зал с двумя окнами под потолком, туда же зашли два десятка высоких, крепких монахов с квадратными лицами и массивными тяжелыми черепами, и тяжелая, с ногу толщиной, дубовая дверь захлопнулась.

Томазо поежился. Каждый из этих монахов стоил в рукопашном бою полудюжины взрослых опытных бойцов, так что на деле мальчишки были в катастрофическом меньшинстве.

Первым делом Гаспар выписал разрешение провезти Бруно к себе, а затем его носильщики приковали часовщика к стене в соседней келье. А чтобы не водить во двор по два раза в день, просто поставили рядом ведро.

— Слушай задание, Бруно, — начал с главного Гаспар. — Представь себе архив в несколько сот раз больше того, что ты видел в Асунсьоне.

— Представил, — кивнул тот.

Гаспар улыбнулся:

— Его нужно выстроить по порядку. Представил?

Подмастерье снова кивнул:

— Представил.

— А теперь вообрази, что в каждом городском магистрате Европы есть похожие архивы.

Бруно виновато пожал плечами.

— Я не знаю, где Европа. Арагон знаю. Кастилию знаю. Португалию знаю. А в Европе ни разу не был.

Гаспар захохотал и, лишь отсмеявшись, упростил задачу.

— Черт с ней, с Европой! Главное, придумать, как упорядочить все эти архивы абсолютно одинаково. Во всех городах!

Он уже начал горячиться.

— Беда в том, что делать это будут самые разные люди! Не всегда умные. Не всегда достаточно образованные. Обычные люди. И нам нужно дать им образец — наглядный, простой и понятный самому тупому писарю! Но не такой примитивный, как в Парагвае! Ты понял?!

— Конечно, — уверенно кивнул часовщик.

— Тогда думай, — приказал Гаспар и подозвал носильщиков: — Поехали, ретивые…

— Я уже придумал.

Гаспар взялся за шеи своих «ретивых» и лишь тогда понял, что ему сказали что-то странное.

— Что ты сказал? — обернулся он.

— Я сказал, что уже придумал, — спокойно и уверенно произнес Бруно.

Бруно видел, как менялось выражение лица Гаспара: от удивления и быстро мелькнувшей надежды через недоверие к злости.

— Ты придумал образец?

Бруно кивнул, взял листок бумаги, перо и быстро начертил круг.

— Это циферблат обычных курантов. Такие есть на здании каждого магистрата, а потому их видел каждый писарь.

— И что дальше? — все более раздражаясь, поинтересовался Гаспар.

Бруно быстро набросал на месте идущих по кругу цифр черточки.

— Возьмите за единый образец обычный циферблат, разбитый на 12 часов. На каждый час положите свой кусок архива…

Монах оторопело вытаращил глаза. Ничего логичнее, чем выстроить архивы по часам циферблата, нельзя было и придумать.

— Потрясающе! — выдохнул он и прикрыл глаза. — Все, Томазо, считай, ты на свободе! Я тебя выкуплю…

Томазо сам не знал, почему начал рассказывать. Может быть, потому, что молчал всю жизнь. Но вот эту понимающую ухмылку брата Агостино выделил сразу.