Мистические истории. Призрак и костоправ - Маргарет Уилсон Олифант
Завидев деревню, я сразу заметил что-то неладное. На дальнем от нашего лагеря краю собралась шумная толпа. В самом лагере было тихо и спокойно, стреноженные мулы оставались на месте, вот только наших погонщиков как ветром сдуло. Подумав, что при данных обстоятельствах лучше пробраться к себе незаметно, я взял влево, пересек ложбину в ее нижней, поросшей кустарником части и зашел в лагерь с юга. Там царило полное безмолвие. Костер давно погас, хотя боям пора было готовить ужин, и ни одного черного лица я не увидел. Сильно встревоженный, я направился к палатке и застал там Эндрю. Он лежал на постели и курил.
– Бога ради, что тут стряслось? – выдохнул я. – Куда девались Кос, и Клембой, и…
– Ушли, – оборвал меня Эндрю. – Совсем ушли. Все до одного.
Он был не в духе, выглядел усталым и бледным, и я заподозрил, что причина не только в дурном настроении. То и дело он откладывал в сторону трубку и прижимал ладонь ко лбу, словно у него адски болела голова. А кроме того, он избегал встречаться со мной взглядом. Я был голоден и потому, наверно, говорил чересчур резко, и мне пару раз показалось, что Эндрю вот-вот расплачется. Но в конце концов я вытянул из него хоть какое-то объяснение.
Утром Эндрю закончил починку колеса и после обеда отправился прогуляться к леску над деревней, у подножия скал. Он хотел разведать, откуда берется вода, и потолковать с человеком, который ее выдавал. Как я уже говорил, Эндрю был твердолобым юным реалистом, а также, в пику своему семейству, ярым противником всяческих суеверий. Этого жреца с его мумбо-юмбо он сразу невзлюбил. Похоже, ему удалось добраться до жреческой штаб-квартиры – большого рондавеля, который мы видели снизу. По обе стороны от него тянулся палисад, составлявший такую надежную преграду, что проникнуть на внутренний участок можно было только через дом. Эндрю застал жреца на месте и, если ему верить, в самых любезных выражениях попробовал прояснить обстоятельства, связанные с водой. Старик, однако, не пожелал ничего обсуждать и на просьбу допустить его внутрь ограды ответил категорическим отказом. В конце концов Эндрю потерял терпение и стал пробиваться силой. Старик воспротивился, произошла потасовка. Я подозревал, что Эндрю прибег к кнуту: фермеры-голландцы не привыкли церемониться с кафрами.
История вышла скверная, но какой смысл сердиться на парня, который выглядит как побитая собака?
– И что там внутри? – спросил я. – Вы нашли воду?
– Не успел. Там густой лес и полно зверья. Говорю же, я до смерти перепугался и побыстрей унес ноги.
– Леопарды? – Мне приходилось слышать, что туземные вожди иногда держат ручных леопардов.
– К дьяволу леопардов! Перед ними бы я не спасовал. Нет, я увидел антилопу гну размером с дом, старую-престарую, кончик морды уже седой, а шкура зеленая – да, зеленая, вы не ослышались. Я пальнул в нее в упор и пустился наутек… Когда я выбежал наружу, весь чертов крааль громко голосил. Наверняка их всполошил старый хрыч. Я припустил домой… Нет, они за мной не погнались, но не прошло и получаса, а всю нашу команду поминай как звали… впопыхах даже свое барахло побросали… О черт, не могу говорить. Все, оставьте меня в покое.
Я не сумел сдержать усмешку. Антилопа гну в самом деле рождена не для того, чтобы радовать глаз, а уж зеленый экземпляр и впрямь способен нагнать страху. В то же время оснований для веселья не было. Эндрю оскорбил деревню и жреца, поверг в панику наших слабонервных спутников и вообще сделал все, чтобы нам здесь спокойно не жилось. Он столкнулся с каким-то видом местной магии и при всем своем скептицизме перепугался до смерти. Самым разумным мне представлялось отправиться к торговцу водой и постараться его умиротворить. Я развел костер, поставил на огонь котелок, заморил червячка галетами и направился к рондавелю. Но прежде я позаботился зарядить револьвер, так как предвидел неприятности. Вечер стоял тихий и ясный, но из ложбины, где располагалась деревня, доносился гул, похожий на жужжание разозленных ос.
Я без помех добрался до рондавеля и даже никого по пути не встретил. С двух сторон к большому пустому дому примыкал палисад, напротив открытой входной двери находилась другая, а за нею – тусклый зеленый полумрак. Никогда не видел столь основательной туземной постройки. Промежутки между высокими заостренными столбами палисада заполняла плотная стена колючей сассапарили, перевитой каким-то ползучим растением с алыми цветками. Чтобы прорубить себе дорогу через эту изгородь, пришлось бы полдня махать топором. Иного доступа внутрь, кроме двери рондавеля, не было.
Старик сидел на корточках на земляном полу, так крепко убитом и утоптанном, что он походил на блестящий темный камень. Судя по седой бороде, я дал бы хозяину жилища семь десятков, хотя физические силы в нем, видимо, сохранились: на длинных, опущенных на колени руках отчетливо выделялись мускулы. Лицо было не широкое, как у обычного кафра, а правильное, хорошей лепки – такие встречаются у породистых зулусов. Теперь, задним числом, я готов предположить, что в нем была примесь арабской крови. Услышав мои шаги, старик вскинул голову, и по тому, как он обратил ко мне лицо, я понял, что он слеп.
Он сидел молча, всей своей позой выражая отчаяние, и внезапно я остро почувствовал, что произошло святотатство. Поднять руку на старика, к тому же слепого, нарушить какое-то безобидное табу – это была самая настоящая гнусность со стороны юного дурня Эндрю. Я инстинктивно сознавал: поругана некая святыня, безжалостно втоптано в грязь старинное, никому не приносившее вреда верование. Больше всего на свете я жаждал в ту минуту как-то исправить положение.
Я обратился к старику, употребив слово, означающее на языке шангаан «жрец» или «царь». Сказал, что был на охоте, а когда вернулся, узнал о совершенном моим спутником ужасном проступке. Объяснил, что Эндрю очень молод и им руководили всего лишь глупость и юношеская горячность. Сказал – и, полагаю, слова мои прозвучали искренне, – что всем сердцем скорблю о происшедшем, припадаю к его стопам и прошу об одном: чтобы мне дали возможность загладить нашу вину… Деньги я, разумеется, не предлагал. Это было бы все равно что совать взятку папе римскому.
Старик не поднимал головы, и потому я повторил все сказанное, на сей раз умоляющим тоном. Я никогда не обращался подобным образом к кафру, но в старике я видел не кафра, а хранителя древней тайны, на которую посягнула дерзновенная рука нечестивца.
Наконец он заговорил:
– Искупление невозможно. Зло свершилось, и
