Сергей Арбенин - Собачий род

Он вышел в приёмную, потом в коридор. Не оборачиваясь, слышал, как за ним последовали несколько охранников в "гражданке", а позади них — Кавычко.

— Глаз с него не спускайте! — прошипел Кавычко начальнику охраны и отстал.

* * *

Внизу, в холле Густых прошел мимо поста охраны, где дежурил чуть ли не взвод охранников, открыл стеклянную дверь, — за ней тоже стояли охранники, — и оказался на крыльце Белого дома.

Сквозь облака выглянуло солнышко. Густых молча смотрел на старые здания с потёками по фасадам, на прикрытые снегом ёлочки, на припаркованные на служебной площадке вдоль реки военные автомобили.

Густых глубоко вздохнул и на минуту закрыл глаза.

До машин далеко, за ёлочками не спрячешься. Голое пространство. Не перепрыгнуть. А за пространством, по всему периметру — бело-синие милицейские "волги" и "жигули".

Охрана топталась и сопела позади.

Да, отсюда так просто не вырваться…

Густых сделал шаг назад и покачнулся. Стал оборачиваться к охране, хватаясь ладонью за сердце. Лицо его сделалось мертвенно-бледным.

Перепуганные охранники подхватили его, внесли в холл, положили на мягкий диванчик. Кто-то бросился вызывать "скорую", кто-то — вызванивать Кавычко, других членов комиссии по ЧС.

Через несколько минут Густых уже лежал в салоне специализированного "реанимобиля" — старенького, прошедшего не одну "капиталку" "рафика", — который, завывая сиреной, несся в сторону Кардиоцентра.

Врач-женщина измеряла ему давление, фельдшер прижимал к лицу маску с кислородом.

Врачиха работала грушей тонометра, спускала воздух, и снова работала, и глаза её ползли на лоб. По всему получалось, что Густых просто мёртв. Не было ни давления, ни пульса, ни сердцебиения. Не было вообще ничего. Только тяжёлый плотный человек, ещё секунду назад открывавший глаза и смотревший на молодую врачиху со странным выражением, словно приценивался или проверял что-то, понятное лишь ему одному.

"Скорая" свернула на проспект Кирова, потом на улицу Киевскую, промчалась мимо школы?18, и въехала во двор. Двор с одной стороны был окружён колючими кустами, за ними виднелись крышки зимних погребов окрестных жителей, а ещё дальше — металлические гаражи и жилые дома.

Машина остановилась, фельдшер выскочил и побежал к дверям, обитым железом, давил кнопку звонка, тарабанил кулаком.

— Уснули там, что ли? — удивился он.

И снова принялся тарабанить. Водитель решил, что надо заехать с главного входа, и развернулся. Когда машина оказалась за углом, Густых внезапно приподнялся, молча глядя на врачиху, которая от испуга потеряла дар речи. Густых высвободил руку из манжетки с липучкой, стукнул в окошко, за которым виднелась голова водителя. Водитель притормозил от неожиданности, оглянулся. Густых отодвинул стекло. Молча протянул руку, схватил водителя за горло и начал душить. Одной рукой сделать это было невозможно, тогда Густых, отпихнув очумевшую врачиху, локтем вышиб второе стёклышко и просунул в кабину обе руки. Затылок водителя прижался к верхнему краю переборки, в горле у него что-то щёлкнуло; он захрипел и обмяк.

Густых перевел взгляд на врачиху: но та уже успела выскочить из салона и теперь мчалась во все лопатки прочь от машины. Густых вылез, закрыл задние дверцы, выволок водителя из-за сиденья и швырнул в снег. Сел за руль, вдавил педаль газа.

Распугивая редких посетителей и больных, гулявших во дворе, "скорая" вырулила на Киевскую улицу и помчалась на север. Перескочила трамвайные рельсы перед самым трамваем, ухнула вниз — дорога пошла под уклон, — и понеслась, набирая скорость, по узкой улице.

* * *

По городу он проехал спокойно — ни один из патрулей не задержал "реанимацию", которая время от времени включала сирену.

Через Каштак и АРЗ добрался до Черемошников, въехал в проулок между гаражами и какими-то заброшенными складскими корпусами, свернул, оказавшись в самом глухом углу: вокруг кирпичные стены, штабеля бетонных шпал и густой молодой осинник.

Бросив машину, выбрался из кустов, и двинулся в сторону Усть-Киргизки.

* * *

Лежать в снегу ему было уже не впервой. Он лежал до темноты в сугробе за какими-то сараями. Потом выполз, перелез через забор в самом безлюдном месте и оказался внутри цыганской усадьбы. В дальнем, самом большом доме, горели окна. Густых выбрал местечко за кучей досок и горбылей, и затаился.

Он видел, как выходил во двор Рупь-Пятнадцать. Подметал дорожки, выносил помойное ведро, брал дрова из невероятно длинной поленницы.

Из трубы на крыше в темнеющее небо поднялся белый столб дыма.

Потом вышла цыганка — толстая, с шалью на голове. Стукнула дверью сортира.

Потом вышел Алёшка. Закурил, стоя у штакетника, огораживавшего огородные грядки. Долго смотрел на звёзды, пуская дым.

Густых ждал молча, не шевелясь. Он знал, что всё равно дождётся…

Но дождался он совсем не того, кого хотел.

В дальнем углу двора внезапно появилась какая-то тень. Мелькнула среди сараев и затаилась. Густых напрягся, присел пониже, втянув голову в плечи.

Тёмная фигура снова поднялась, перебежала поближе и залегла за парником, на котором болтались остатки рваной полиэтиленовой плёнки.

Прошло некоторое время, фигура снова поднялась, и юркнула в проход между штакетниками, свернула куда-то за навес с инструментами, и исчезла.

Густых ничего не чувствовал. И не понимал, кто этот таинственный незнакомец. Густых делил теперь людей и животных на две категории: на своих — и всех остальных. Незнакомец пока принадлежал ко второй.

Но не успел Густых как следует продумать свой вывод, как во дворе появились новые гости.

Три огромных псины, как-то нелепо приседая, полуползком, тоже пробирались со стороны дальних сараев. Они замирали на одном месте, нюхали снег, фыркали и ворчали, словно переговаривались.

Внезапно они разом повернули головы в сторону Густых. И прыжками, через сугробы, помчались к нему.

Густых слегка приподнялся, чтобы в случае чего было удобнее схватить сразу двух псов за глотки, но этого не потребовалось. За несколько шагов до того места, где сидел Густых, псы прилегли на снег и поползли, жалобно поскуливая, и постукивая хвостами.

Они подползли совсем близко, и одна за другой потыкались холодными носами в руку Густых.

— Лежать! — скомандовал он вполголоса.

Овчарки немедленно выполнили приказ.

"Хорошо, очень хорошо, — подумал Густых. — Теперь они мне помогут совершить Искупление".

Он снова затих в ожидании.

И снова дождался.