Ричард Кнаак - Повелитель крыс

«Нет, то была не случайность, верно? Фроствинг знал, что она споткнется! Наверняка знал! Его слова, его действия, теперь все они обрели смысл…»

Григорию все труднее становилось оставаться в сознании. Он решил предпринять еще одну попытку установить контакт с Терезой. Это было единственное, на что он еще мог решиться. Он попытается. Если он прав, у него еще оставался шанс. А если нет…

Собрав в комок всю, какая у него только осталась, волю, Григорий попробовал установить связь с сознанием Терезы.

Сила хлынула в него столь бурным потоком, что он вздрогнул и ахнул от изумления. Ахнул и Михась.

«Я знаю, как это делается, — напомнил себе Григорий, глядя на ошарашенного Петера Франтишека. — Я знаю, как это делается, но сумею ли я сделать это?»

А какой выбор? Либо гибель Михася, который и так уже бездарно прожил одну жизнь… либо гибель его самого.

Подобное — к подобному. Вот как это делалось. Вот как Франтишек выпивал души своих жертв. Вот как выпивал души своих жертв Абернати. Какими бы орудиями они для этого ни пользовались, все зависело от единственного: оба они несли внутри себя частицу Михася. Только их несокрушимая воля была залогом того, что они собирали дань с ни о чем не подозревающих, невинных жертв. Мэтью Эмрих, множество ему подобных стали частицами Михася, но, если закон подобия был универсален, Григорий по этой части имел явное преимущество. Он был Михасем гораздо более, нежели Петер Франтишек… Если кто и мог собрать воедино разрозненные частицы, воплотить их в неделимое целое, то это был он.

Давление на его грудную клетку усилилось, но Григорий не обратил на это внимания. Он знал, что должен сделать, но ему не хватало одной малости. У этой малости было имя.

И он прошептал это имя:

— Фроствинг!

В сознании у Григория послышалось такое знакомое хихиканье — на сей раз победное. Фроствингу, которого Михась сотворил в качестве неотъемлемой частицы ритуала, нужно было только дать знать, когда начинать.

Григорий почувствовал, как велика, как необъятна радость грифона.

И снова послышалось множество голосов. Сколько же потомков врагов Михася появилось на свет за эти несколько столетий? Сколькие, не ведая о том, носили в себе его «наследство»?

Они заполняли разум Григория слишком быстро. Если он не сможет управлять этим потоком, все эти люди умрут, их жизненная сила оборвется. Осторожнее. Нужно было действовать осторожнее, бережнее. Михась, Франтишек, Абернати — их совсем не заботило, останутся ли их жертвы в живых. Этим вампирам это было совершенно безразлично.

Тысяча мыслей промелькнула в одно мгновение, и Григорий все понял. К несчастью, который соображал чуть медленнее, все же успел осознать, что происходит.

Франтишек оторвал руку от груди Григория, как только утратил первые несколько частиц. Он почувствовал это, почувствовал и то, что происходило с Григорием.

Со всех сторон к Николау потянулись руки. Лица… старые и молодые, мужские и женские… их глаза… они смотрели на него так, словно он желал их смерти. На миг решимость покинула Григория. А потом он вспомнил, как существо по имени Михась передавало свое наследство и насколько эти оболочки чувствительнее к зову, чем их раскиданные по свету собратья. Что еще более важно, впитать их жизненную силу он имел право без всяких угрызений совести: все эти люди уже давно были мертвы.

Положившись на знания, полученные от Франтишека и Абернати, Григорий мысленно коснулся сознания одной из частиц.

Женщина в платье времен Французской революции исчезла. Исчезла без следа. В первое мгновение Григорий решил, что обманулся, но тут же почувствовал приток сил. Она столько времени просуществовала в роли оболочки, что давно обратилась в тень.

Михась продолжал обрушивать на Григория атаку за атакой, но тот сумел впитать еще три частицы. Исчезли и их призраки.

Столько смертей… и все ради того, чтобы обрел жизнь тот, кто был ее настолько недостоин! Григорию было нестерпимо стыдно. Грехи Михася он ощущал как свои собственные. Он чуть было не отступил, не отказался от задуманного, но сдержался, вспомнив, каков выбор. Сдайся он — и победа окажется в руках злого колдуна.

И вдруг все оставшиеся в кругу частицы Михася отступили и исчезли. Видимо, Михась решил, что хватит разбрасываться носителями его духа ради того, чтобы только ослаблять его могущество.

XXIII

Григорий поднялся на ноги. Они с Франтишеком остались один на один.

Франтишек изменился. Он больше не казался одной из многих оболочек, одной из многих частиц.

— Это все ты, да? — спросил он гневно, глядя куда-то за спину Григория. — Измена, так?

— О да, мой достославный и могущественный повелитель, — послышался голос грифона. — Еще какая измена…

Не стоило бы Григорию сейчас отворачиваться от Михася хоть и на миг, но он не удержался.

Фроствинг сидел на карнизе. Черные пропасти его глаз излучали желтый свет. Вечная ухмылка еще никогда не была столь широка.

— Ты не можешь предать меня. Это… это немыслимо!

Грифон раскинул крылья.

— Ты дал мне приказ. Вероятно, я его не совсем верно понял, но я все сделал так, как уразумел. Я долго и рачительно трудился на благо сохранения жизни моего повелителя.

— Я твой повелитель!

Фроствинг указал на Григория:

— Он — более мой повелитель, нежели ты, ибо у него есть и тело, и душа.

— Тебя подводит логика, неверный раб! Я также твой повелитель! И как же ты тогда объяснишь ход своих мыслей?

Крылатый демон склонил голову набок и отозвался:

— Полагаю, сейчас не самое лучшее время для философских диспутов. Наш спор лучше всего разрешить в поединке.

— Ты… ты ошибка творения, Фроствинг. И когда с этим будет покончено, я уничтожу тебя… медленно уничтожу.

Грифон, насколько это было возможно для каменной статуи, нахмурился. Глядя на Михася-Франтишека, он проговорил ледяным голосом:

— Я никогда не просил тебя о том, чтобы ты создавал меня, о повелитель, которому нечем повелевать! Я не просил, чтобы ты дарил мне жизнь только ради того, чтобы затем я собирал тебя по кусочкам, будто идиотскую головоломку! Лучше бы мне вовсе не родиться на свет!

— И потому ты сам сотворил это ничтожество? — вопросил Михась и указал на Григория. Петер Франтишек злорадно ухмыльнулся.

— Я спас моего господина, — хлопнув крыльями, ответствовал грифон. — Он — это ты, Михась. Он больше Михась, нежели… ты. Он прекрасно сохранен для этого дня — дня, которому суждено было настать. Я позаботился о том, чтобы он был подготовлен к восприятию славы, которая тебе не принадлежит.