Стивен Кинг - Кошачье кладбище

— Нет. А где вы, Рейчел? Вроде как рядом.

— Рядом, — подтвердила она. А в телефоне гудело и завывало, словно по проводам гулял ветер. Да, ветер сегодня разгулялся. В такую ночь всегда слышатся потусторонние голоса, они то вздыхают, но слов не разобрать — наверное, слишком далеко.

— Я в зоне отдыха в Биддлфорде, на шоссе, что ведет к нам.

— В Биддлфорде?

— Не усидела в Чикаго. Так нехорошо на душе, вот я и… Не знаю, что Элли тревожит, но ее тревоги и мне передались. Да вы сами прекрасно понимаете. Я по голосу слышу.

— Понимаю, чего ж. — Старик выудил из пачки сигарету, зажал в уголке рта. Чиркнул спичкой, пристально посмотрел на огонек в дрожащей руке. До смерти Гейджа руки у него не дрожали. За стеной колобродил колдовской ветер. Налетал на дом, сотрясал.

КРЕПНУТ ТЕМНЫЕ СИЛЫ, ОХ, КРЕПНУТ!

Ужас пронизал старое тело. Кости хрупкие, тонкие, будто из стекла.

— Джад, объясните, пожалуйста, что происходит?

Да, она имеет право знать все — сейчас для нее это жизненно важно. И он расскажет. Мало-помалу выложит правду. Покажет все звенья страшной цепи: сердечный приступ Нормы — смерть кота — вопрос Луиса («А хоронили ли там людей?») — смерть Гейджа — …и одному Богу известно, какое очередное звено кует сейчас Луис. Да, ей нужно все рассказать, но не по телефону.

— Рейчел, а как это вы на шоссе очутились, а не в самолете?

Она рассказала, как опоздала на пересадку в Бостоне.

— Взяла напрокат машину. Вроде и время рассчитала, а вот не укладываюсь. Проплутала, когда из Логана выезжала. Теперь только к утру, наверное, доберусь. Но… Джад… пожалуйста, объясните, в чем дело. Я так боюсь, хотя сама не знаю почему.

— Вот что, Рейчел. Поезжайте-ка до Портленда и отдохните чуток, хорошо? В какой-нибудь гостинице для путешественников.

— Джад, я не могу…

— …и выспитесь хорошенько. Пока здесь все неясно: либо что-то случится, либо — нет. Если случится, то вам и самой не захочется здесь оставаться. А я, пожалуй, все смогу уладить. Должен уладить, потому как все по моей вине. А если ничего не случится, вы тихо-мирно приедете завтра после обеда. Кругом тишь да благодать. Вот уж Луис-то обрадуется.

— Джад, мне сегодня не уснуть…

— Должны уснуть, — задумчиво произнес он, хотя сам думал точно так же. Наверное, и апостол Петр клялся глаз не сомкнуть в ту ночь, когда Иисуса схватили. Заснул на посту. — Должны уснуть, Рейчел. Все лучше, чем за баранкой задремать да в кювет угодить, да разбиться до смерти на этой самой «прокатной» машине. Подумайте, каково тогда Луису будет? А Элли?

— Скажите же, что происходит?! Скажите — может, и последую вашему совету. Но мне нужно знать!

— Приедете в Ладлоу — сразу домой не заезжайте. Сначала ко мне. И я вам все расскажу! А пока сижу, Луиса поджидаю.

— Ну, скажите же!

— Нет, только не по телефону. Нельзя, Рейчел. Отправляйтесь-ка в Портленд, сосните чуток.

Рейчел помолчала, видно, обдумывая положение.

— Хорошо, Джад. Может, вы и правы. Скажите только одно. Это страшно?

— Как бы ни пришлось, справлюсь, — спокойно ответил Джад. — Не так страшен черт, как его малюют.

На дороге мелькнула огоньками машина, ехала она очень медленно. Джад привстал, всматриваясь, но тут же снова сел: у дома Кридов машина набрала скорость и исчезла из вида.

— Ну, что ж, — вздохнула Рейчел. — Я поняла. Видно, камень на сердце у меня так до конца пути и останется.

— Сбросьте его, милая моя. Пожалуйста, сбросьте. Сберегите силы на завтра, не беспокойтесь, все здесь будет в порядке.

— Так вы обещаете мне все рассказать?

— Обещаю. За бутылочкой пива расскажу все-все.

— Тогда до свидания. До скорого.

— Именно: до скорого. До завтра, Рейчел.

Она не успела и слова сказать, как Джад повесил трубку.

Помнится, в домашней аптечке хранились таблетки кофеина. Но найти их Джаду не удалось. С сожалением он убрал пиво в холодильник, заварил крепкий кофе. Вернулся к окну, уселся и снова стал наблюдать за домом Луиса.

Кофе — равно и беседа с Рейчел — не давали ему уснуть еще с час. Потом он опять начал клевать носом.

НА ПОСТУ НЕ СПЯТ, СТАРИНА! РАЗ УЖ ТЫ СЫГРАЛ НА РУКУ НЕЧИСТОЙ СИЛЕ, РАЗ УЖ ЗАВАРИЛ КАШУ, ТЕБЕ ЕЕ И РАСХЛЕБЫВАТЬ. НА ПОСТУ СПАТЬ НЕЛЬЗЯ!

Он закурил очередную сигарету, глубоко затянулся, закашлялся — тяжело, по-стариковски. Положил сигарету в желобок пепельницы, обеими руками потер глаза. По шоссе пронесся тяжелый многотонный грузовик, слепя фарами, разрезая ветреную, насупившуюся ночь.

Он задремал, но тут же вскинулся, похлопал себя по щекам и ладонью и тыльной стороной руки. В ушах зазвенело. В сердце пробудился страх, вором прокравшийся в святилище.

МЕНЯ КЛОНИТ КО СНУ… БУДТО КТО-ТО ГИПНОТИЗИРУЕТ… ИЛИ ЧТО-ТО… ХОЧЕТ, ЧТОБЫ Я СПАЛ. ПОТОМУ ЧТО СКОРО ЛУИС ВЕРНЕТСЯ, НУТРОМ ЧУЮ. А ЭТА СИЛА НЕ ХОЧЕТ, ЧТОБЫ Я ВМЕШИВАЛСЯ.

— Нет! Ни за что не поддамся! Слышишь! Я покончу со злом. Дело слишком далеко зашло.

Под крышей застонал-завыл ветер, деревья через дорогу замахали ветвями — ни дать ни взять гипнотические пассы. Джаду опять вспомнилась та ветреная ночь шестьдесят лет тому — посиделки вокруг печурки в тесном сарае. Там сейчас огромный мебельный магазин. А в ту ночь друзья проговорили до утра… Нет уже ни Джорджа, ни Рене Мишо. Один он остался. Рене раздавило в лепешку между двух товарных вагонов буйной мартовской ночью в 1939-м. Джордж Чейпин умер от инфаркта в прошлом году. Последний из друзей, тоже дожил до преклонных лет, а в старости все глупеют. Иногда глупость рядится в личину доброты, иногда — гордости, иногда тянет раскрывать прошлые тайны, передавать, так сказать, эстафету, переливать из пустого в порожнее…

ПРИХОДИТ ЕВРЕЙ-ТОРГАШ И ГОВОРИТ: «ТАКИ ЧТО-ТО Я ВАМ ИМЕЮ ПОКАЗАТЬ. ТАКОГО НЕ ВИДЕЛИ. КАРТИНКИ. СМОТРИШЬ: ВРОДЕ, ДЕВУШКИ В КУПАЛЬНИКАХ, ПОТРЕШЬ МОКРОЙ ТРЯПОЧКОЙ, А ОНИ УЖЕ ГОЛЕНЬКИЕ…

Голова у Джада опускалась все ниже… подбородок уже лег на грудь…

…А ВЫСОХНУТ И ЧТО БЫ ВЫ ДУМАЛИ? ОПЯТЬ ОДЕТЫЕ! НО ЭТО ЕЩЕ НЕ ВСЕ…»

Рене увлеченно рассказывает, подавшись вперед, улыбаясь друзьям. Джад держит бутылку, ласково обнимает ее… но пальцы хватают воздух.

Сигарета в пепельнице почти догорела, свесив длинный пепельный хоботок. Но вот он свалился вниз, мелькнула и погасла последняя искра, пепел так и остался клубочком — точно свиток с руническими письменами.