Мистические истории. Призрак и костоправ - Маргарет Уилсон Олифант
Он заглотнул содержимое моей фляжки и с отталкивающей жадностью сжевал сэндвичи. Потом он предложил пойти домой.
– Я устал, на сегодня с меня хватит охоты. Кстати, где мое ружье?
– Разбилось, – отозвался я, – разбилось при падении. Егерь его поищет.
И, опираясь на мою руку, Ладло неверными шагами отправился домой.
Священник (об этом я узнал от Роберта Тода и его сотоварищей) как настеганный пустился вниз по крутому склону Моссриггинга. Тод, изо всех сил спешивший вдогонку, рассказывал, что тот катился по склону, как камень, оскальзывался, спотыкался, но ни разу не упал, избегая опасности исключительно по милости Божьей. Руки его (говорил Тод) хватались за воздух, лицом он походил на безумца. На краю болота к нему с разных сторон кинулись преследователи, которые вначале приняли его за Ладло. Убедившись в своей ошибке, они не остановились, потому что Тод отчаянными жестами призывал их бежать. Ближе всех был Джон Кер, егерь из Мора; потом он рассказывал, что с трудом заставил себя участвовать в погоне. «По мне, лучше бы иметь дело с диким бычком или взбесившимся оленем, а не с ним», – говорил он. Но не праздновать же труса у всех на глазах. Джон набросился на священника слева, остальные подскочили спереди, и Джон был опрокинут, как кегля. Это был, по его словам, не священник, а кто-то другой, рука – в два ярда, колотит – как паровой молот. Остальным преследователям повезло больше. Один схватил мистера Олифанта за правую руку, другой вцепился в полу его пальто, третий отважно поставил ему подножку, и все кубарем покатились по земле. Потасовка завязалась отчаянная. Тоду неизвестная рука поставила фонарь под глазом, еще кто-то лишился передних зубов. Яростные вопли оглашали окрестность, и все это время, по уверению участников погони, священник громко, с неслыханным в церкви пылом, возносил молитвы.
– Даруй мне мир, Господи! – восклицал он. – Забери, Господи, эту тварь! – И снова: – Отыди, Сатана![312]
Внезапно драка окончилась: вся компания закатилась в болото. Священник, оказавшийся снизу, спас остальных, однако сам по пояс увяз в зеленом иле. От этого к нему вернулся рассудок. Он перестал молиться, искаженные ужасом черты разгладились – на них выразился обычный человеческий страх. Тод с друзьями изо всех сил стали его вытягивать, все время получая тычки и удары от невидимой руки, – еще долгое время они демонстрировали всем желающим свои кровоподтеки. Постепенно они вытащили мистера Олифанта из трясины, и по мосту из связанных курток он выбрался на твердую почву.
И тут произошло заключительное чудо. Среди тихого ясного дня внезапно налетел ветер, жаркий, сильный, ни на что не похожий. Обжег их словно каленым металлом, покружился в середине и в виде смерча унесся над болотом в сторону Красного озера. Вместе с ним улетела и Тварь, что долгое время наводила ужас в округе; у спасателей остался на руках встрепанный, напуганный, весь в тине, однако здоровый и вполне прозаический мистер Олифант, священник прихода Мор.
Мы не без труда доставили Ладло и священника домой, потому что оба они нетвердо держались на ногах, а один все еще трясся от испуга. Они не спускали глаз друг с друга, причем во взгляде одного читалось брезгливое любопытство, другой же смотрел с удивлением и страхом. Пастухи не знали, что и подумать, однако, как люди сугубо практические, удовольствовались тем, что выполнили свою задачу, а все прочее выбросили из головы. Раненые с энергичными проклятиями осматривали свои ушибы; парнишка, потерявший зубы, жаловался не столько словами, сколько свистом. За добрым обедом все повеселели, последними я видел Кера и Тода – они излагали свою одиссею кружку недоверчивых слушателей.
Когда Ладло и священник, умытые и накормленные, сели курить в библиотеке, я пошел поговорить с Сибил. Я часто задавал себе вопрос, что она поняла из моих слов. Во всяком случае, она убедилась в том, что опасность миновала, и поблагодарила меня со слезами на глазах. Потом она пожелала видеть мужа, и я отвел ее в библиотеку, где оба героя сидели за трубкой мира.
Ладло приветствовал ее радостно, словно ничего не случилось.
– Мне немного не по себе, – сказал он, – но высплюсь и встану молодцом. Не тревожься, Сиб. Кстати, Гарри, где же оно, это ружье?
Он прошелся по комнате, бросая недовольные взгляды на свои недавние приобретения.
– Смотрите-ка! Кто же это тут порезвился? Нет ни одного «Бадминтона», а эта чепуха откуда взялась? – Он ткнул пальцем в ряд книг в старых кожаных переплетах. – В первый раз их вижу. Святой Адельберт! А это еще кто? Если сюда зайдет кто-нибудь, кто меня не знает, решит, что я рифмоплет какой-то. Распорядись, пусть Гаррисон уберет этот хлам.
Мистер Олифант сидел у камина и молчал. Вторгшись в его немудреную жизнь, сверхъестественная сила потрясла ее основы. Мне стало жалко священника, я вполголоса поблагодарил его и спросил, как он себя чувствует.
Отвечая, он не переставал стучать зубами.
– М-мне лучше, – проговорил он, – но я пережил ужасный ш-шок. Я, христианин, прошел через искус. Я думал, мы живем в век прогресса, но оказалось, это н-не так. Надо написать доктору Ринтулу.
Зеленая антилопа
История сэра Ричарда Хэннея
[313]
Все чудеса, которые мы ищем снаружи, содержатся внутри нас; всю Африку со всеми ее диковинами мы носим в себе.
Сэр Томас Браун. Religio Medici[314]
Разговор зашел об устойчивости расовых особенностей – о том, как можно поколение за поколением вливать в род свежую кровь, но изначальная природа рано или поздно себя проявит. Очевидным примером являются евреи; эту мысль дополнил Пью, поделившись наблюдениями касательно того, какие сюрпризы преподносит иной раз примесь горской крови у бихарцев[315]. Пекуэзер, историк, был склонен сомневаться. Он утверждал, что древние племена могут исчезать бесследно, как бы в результате химической реакции: итог бывает настолько же не похож на исходный материал, насколько головка созревшей горгонзолы[316] отлична от ведра парного молока.
– По-моему, в этом никогда нельзя быть твердо уверенным, – заметил Сэнди Арбатнот.
– Вы допускаете, что какой-нибудь важный банкир проснется однажды утром с неодолимым желанием поранить себя во время бритья, дабы принести дань Ваалу[317]?
– Не исключаю. Но скорее всего эта традиция проявляет себя в отрицании. Что-то человек без особой на то причины не любит, чего-то инстинктивно боится. Возьмем хоть меня самого.
