Елена Блонди - Татуиро (Serpentes)

И Аглая снова увидела лицо Виктора, когда упавшие на её плечо волосы защекотали кожу. Он что-то увидел — за ней! Не в ней, а за ней, будто там стояла другая, и смотрела на её мужчину. И, увидев, окутал шарфом, который сам выбрал, уже зная какой. Она-то думала, кадр пришел ему в голову, но кажется, дело в другом.

«Уйти»… сделала шаг к выходу в студию, с болью уверенная: не её видел! И остановилась. Ну и что? Здесь — она, и никого больше. Всё остальное — в его голове и сердце.

«А чего ты сама хочешь?» — спросила себя. И, получив ответ, повернулась и пошла на багровый свет.

— Вовремя, — Альехо оглянулся, — свету подбавь, вон маленькая лампа.

Щелчок смешал красный свет фонаря с матовым светом на стенке. Аглая подошла и встала рядом с Витькой над разложенными пластинами. Альехо поднял одну, повертел, показывая, и уложил на чёрную подложку.

— Надо покрыть краской само стекло, будут тени глубокими. А пока смотрите так.

Из квадратной глубины на них смотрела женщина. Тени забирали сходство, и была она похожа на Аглаю и одновременно не похожа. Будто с её лица смотрели глаза другого человека.

— Ну-у, — протянул Альехо, — для первого раза неплохо справился. Что скажешь, моделька? Нравится?

Края пластины были смазаны, будто это вырванный пожелтевший лист. Вырван из времени, чтоб быть сохранённым навсегда. Но из какого времени? Из чьего? Аглая молчала. Альехо толстыми пальцами приладил рядом второй снимок и третий.

— Ишь, что в тебе… Сама-то видишь? А дулась сегодня, обижалась. Разве ж у кого получится — так?

— Это… — она не стала продолжать, только показала рукой на последнюю пластину. Витька сам взял её и бережно приложил к чёрному фону.

Стояли втроём и молчали, глядя. Пропадая в темноте фона, светлая фигура сидела на коленях, касаясь пола пальцами одной руки. Изгиб спины. Узкие пятки, чуть темнее остальной кожи. Черные иглы волос по плечу.

И через все тело — рисунок длинной полосой, из-за плеча на спину, с неё на талию и бедро, а там, пропадая, продолжился в воображении…

Аглая смотрела на сидящую девушку, как на что-то чужое, не на себя. Перевела взгляд на другой снимок, где серьёзное лицо и глаза, наполненные не её мыслями, а рука стягивает на груди складки покрывала. За спиной сбоку — несколько листьев выбиваются из-за рамки, и потому кажется, что там их много, густо растут, заползая в кадр.

Альехо, увидев, как они оба застыли в одинаковых позах, уперев руки в холодный стол, отошёл и стал прибираться около каплющей раковины. А потом взял кипу бумажек и ушёл с ними через узкую комнату в студию. Было слышно, как он там, покашливая, устраивался на тахте. Немного изменился свет, когда зажёг над головой лампу.

Но они не замечали и не слышали. Оба вроде бы без мыслей просто смотрели. И после, одновременно оторвав взгляды от глубоких квадратов, в которые, казалось, можно было погрузить руку, как в желтоватую воду, чтоб развернуть к себе человека на снимке, — посмотрели друг на друга. С тихими лицами молчали, ожидая, кто заговорит первый. И сказали почти одновременно…

— Это не я, — сказала Аглая, внимательно глядя на Витьку.

— Так это — ты? — сказал Виктор, утверждая, но и спрашивая.

Она затрясла головой, закрывая глаза и морщась.

— Нет! Нет! Ты сделал что-то. Это не я, видишь? Другая…

Витька подумал: «тогда сразу две других», — но сказал:

— Может быть, ты сама себя не знаешь!

— А ты, значит, раз, и узнал, да?

— Не кричи. Пожалуйста!

Аглая осмотрелась, пытаясь успокоиться. И, правда, смешно, это всего лишь картинки. Но из неяркого квадрата — этот взгляд. Женщина с тёмными прозрачными глазами, уголки век опущены. И губы полные, тоже с опущенными уголками. Широковатое лицо с маленьким подбородком.

— У неё даже лицо другое, посмотри сам.

— Тени так легли. Это — ты.

— Похожая на другую. Скажи, да? У тебя была вот такая — с круглыми щеками, да?

Витька открыл рот, собираясь сказать, но Аглая, повернувшись, выставила ладонь:

— Нет! Молчи. Пообещай мне, что расскажешь. Потом, сам.

— Хорошо. Я расскажу.

Проходя через студию, где склонённая лампа освещала устроившегося на кушетке Альехо, она схватила свитерок, сминая рукава блузки, надела его, дёрнула с вешалки плащ.

— Позвони, Аглаюшка, — вдогонку крикнул Альехо, продолжая перебирать бумаги. А вслед промчавшемуся Витьке ничего не сказал, только посмотрел внимательно. Из дверей лаборатории полз в большой зал легкий запах эфира.

Апрельская Москва ударила по глазам жадным солнцем, вошла в уши ревом машин и множеством голосов. Витька держал Аглаю рукав, заставляя повернуться.

— Ты совсем бледная, тебе бы выспаться…

Аглая приподняла лицо, глядя снизу:

— Через пару часов меня будут казнить. Сначала побьют плетьми, потом поведут туда, где стоит палач с открытым мечом. Но всё в порядке, это просто репетиция. Смерть будет позже.

— Хочешь, я за тобой зайду? И поедем ко мне?

— Хочу.

Глава 49

Кора и шар

Близнецы кричали, ссорясь, и Кора выгнала их на мостки, велев гулять, пока светло. У неё болела голова так сильно, что мутилось в глазах, и бегающие по хижине мальчишки казались тенями. Она смотрела перед собой, проснувшись и сев на сбитом комками мешке с травой, и видела перед глазами маленький город. Раненый шар истекал золотистой кровью, точил её через трещину, и все тряпки и мягкие листья, в которые он был завернут, промокли, наверное.

После того, как убежал Корути с Вещью, Кора, выплакавшись, спрятала шар за кадушкой с квашеной зеленью. Не за маленьким бочонком, откуда мальчишки черпали прямо ладонью, смеясь на её окрики, а за большой, запечатанной глиной бочкой. И теперь каждый шаг по сырой хижине отдавался в груди сознанием того, что город умирает в тайной нише среди изогнутых жердей.

Сначала она хотела уговорить себя. Вещи приходят и уходят… Наверное, так. Кора не знала точно, ведь никто не говорил о Вещах прямо. Запрета не было, а просто — не говорили и всё. И не спрашивали. Есть же такое, о чём не спрашивают. То, что надо было знать о Вещах, которые для всех, знали и так: вождь собирал женщин несколько раз в году. И раздавал Вещи для всех, нужные. Понемногу, конечно. Там были маленькие чирки в красивых ровных коробочках, нездешние прозрачные бусины, маленькие шарики, блестящие, как ножи, а внутри скакал и пел птичкой ещё шарик — поменьше, иногда иголки, острые и злые, хорошие для шитья. И мужчинам давались вещи, мужские. Им — большой вечный чирок, или особенные наконечники для стрел, или искристый камень, чтоб точить об него каменные ножи…