Кирилл Бенедиктов - Завещание ночи. Переработанное издание

Он обернулся, и я увидел, что это Роман Сергеевич Лопухин — молодой, загорелый, коротко стриженный, сильный и ловкий. Таким он, наверное, был в пятьдесят третьем году, когда нашел в Туве алтарь Скрещенных Стрел.

Он улыбнулся и сделал шаг мне навстречу.

(На далекой периферии моего сознания, в призрачной глубине подземного зала, гигантская фигура в золотом тяжелом одеянии медленно, словно преодолевая сопротивление воздуха, воздела к потолку костлявые руки, и на кончиках длинных шевелящихся пальцев зажглись колючие фиолетовые огоньки. Запахло озоном. Аннунаки подняли свои факелы.)

— Приветствую тебя, Ким, — сказал Роман Сергеевич Лопухин.

— Вы… не умерли? — спросил я, понимая, что сказал глупость.

И он тоже это понял.

— Умер, — ответил он просто. — Но это не имеет значения.

— А Наташа? — спросил я.

Он чуть нахмурился, словно пытаясь вспомнить, о ком идет речь, потом пожал плечами.

— Не знаю.

— Где мы? — спросил я.

— Вне времени, — сказал он.

Я замолчал. Задавать дальнейшие вопросы казалось бессмысленным. Я чувствовал, что теряю драгоценные секунды, что там, в моем далеком сне, происходит что-то намного более важное, а я нахожусь неизвестно где и разговариваю с мертвецом.

— Там ты не можешь сражаться с ним, — сказал Роман Сергеевич Лопухин. — Но ты можешь желать.

(Хромец — если это был он — чертил в воздухе какие-то знаки, и воздух шипел и плавился под его пальцами. Зал за его спиной расплывался, словно мираж, пространство колебалось, раздираемое изнутри непонятной силой, а сияние Чаши Грааль становилось все нестерпимее.)

— Раз уж так получилось, ты должен попробовать. Постарайся доказать, что твои желания сильнее. В конце концов, Итеру старались быть свободными от желаний. Может быть, в этом и была их слабость.

— Им все время приходилось бороться с самими собой, — сказал Лопухин. — Знать, что ты можешь положить конец бессмысленной, бесконечной пьесе… пьесе, которую защищаешь не потому, что она тебе нравится, а потому, что тебе поручено ее защищать… это выдержит не всякий. Наверняка многие боролись с соблазном покончить с бесконечностью раз и навсегда. Хромец просто сломался первым.

— Вы его оправдываете? — спросил я.

— Он боится, — сказал Лопухин. — Он две тысячи лет искал сокровища Итеру. Наверняка у него было много времени, чтобы все обдумать. Может быть, если бы вся Триада сразу оказалась бы в его власти, еще тогда, в Египте, он не колебался бы ни секунды. Но вот все три сокровища в его руках. Он, как паук, сидит в подземелье и ждет. Чего?

— Полнолуния.

— Чепуха. Он ждет тебя.

(Воздух в подземелье сгустился и словно бы потемнел. Но посередине зала светился радужный конус, в центре которого находилась Чаша, и мы с Хромцом были окутаны разноцветным сиянием. Я изо всех сил пытался вернуться в зал, вырваться из обжигающей сознание реальности белой сфе-ры, вновь вдохнуть жизнь в нелепый застывший манекен с автоматом в руках, и мысленно потянулся к Чаше, потому что только она могла помочь мне вернуться. И Чаша ответила.)

— Он ждет кого-нибудь, кто мог бы остановить его. Сам он остановиться уже не может, да и не хочет — то, что им управляет, слишком глубоко вгрызлось в его мозг и душу. Но то, что осталось в нем от человека, его земное «Я», отчаянно боится предстоящего ему свершения. Он не может ни остановиться, ни отказаться, но он может дождаться последнего поединка. Вот почему он не уничтожил тебя, Ким.

— Что я могу сделать? — спросил я и не узнал своего голоса.

Было трудно дышать. Белоснежный цвет окружавшей нас сферы потемнел, на ее поверхности появились какие-то грязноватые разводы.

— Иди и сразись с ним, — сказал тот, кто разговаривал со мной. Его голос тоже изменился, в нем появились механические интонации, напомнившие мне черный ящичек у постели Мороза. — Сконцентрируйся на своих желаниях. У тебя есть шанс. Используй его.

(Я почувствовал, что меня неудержимо тянет к Чаше, втягивает в Чашу, что Чаша растворяет меня в себе, как кипяток растворяет сахар, я исчезал и в то же время воплощался в раскаленном потоке вселенского могущества. Я был расплавленным металлом, и Чаша ковала из меня клинок. Хромец тоже был клинком, черным и сверкающим, его блеск завораживал, он взлетал и опускался, высекая в воздухе огненные руны, и пространство разваливалось под его ударами, как перерубленное пополам тело противника, а в разверзшейся щели клубилось, дышало, вздымалось бездонное, поглощающее свет, вечное и непредставимое — это Ночь шла за своим Королем.)

— Может быть, вечность не так плоха, как о ней думают, — сказал металлический голос. — Иди и сражайся, морпех, и удачи тебе.

Белая сфера погасла, закружился и повалил тяжелый мокрый снег, он падал во всех мирах, и во всех мирах стояли друг напротив друга двое смертельных врагов, разделяемые янтарным светом Грааля.

И желания наши столкнулись над сияющей Чашей и зазвенели, как звенят скрестившиеся клинки. Хромец был сильнее, и сила его была подкреплена камнем, по-прежнему сверкавшим в Железной Короне. И я почувствовал, что видение вселенского могущества ускользает от меня, и меня самого загоняют к краю бездны, за которой Ночь подняла уже свои черные, закрывающие небо штандарты. Тогда, балансируя на грани Ночи, я вновь вспомнил о Наташе и рванулся вперед. И сила Хромца поддалась, и он отступил на шаг. И вновь скрестились клинки, и я на мгновение — растянувшееся, быть может, на годы — заглянул в самые темные тайники обреченной души своего врага. Я увидел там тьму и звериную жажду обладания магической мощью Триады, и звериный страх смерти, и торжественное преклонение перед Ночью, под которой он явно понимал что-то большее, чем тот клубящийся мрак, что кипел в бездне за моею спиной. И безысходную тоску, застилавшую все, тоску, от которой не было спасения, которая была оборотной стороной бессмертия и изнанкой железной воли, две тысячи лет гнавшей моего врага по дорогам судьбы. Тоска эта была столь безмерна, что, поняв ее глубину, я на мгновение заколебался и приостановил натиск. И тотчас же ледяные пальцы сжали мне горло, и вновь под ногами разверзлась Ночь. Острый и блестящий клинок взлетел над моей головой, громовой смех раскатился под пустым небом. И уже понимая, что проиграл, я последним усилием истончившейся воли вернулся в мир, где замерли друг против друга две неподвижные фигуры и где скалился, разделяя нас, Хрустальный Череп Смерти мертвыми своими глазами. Вернулся и нажал спусковой крючок автомата.

Очередь вдребезги разнесла Хрустальный Череп и захлебнулась до того, как я успел поднять руку с автоматом выше, на уровень груди Хромца. Но в брызнувших мириадами огней осколках разлетевшегося Черепа я увидел, как высокий мужчина в тяжелых золотых одеждах вновь выронил Чашу, поднял руки ко лбу и медленно, словно подрытая под основание башня, повалился назад. Я пощелкал спусковым крючком, отшвырнул бесполезный теперь автомат и сделал неуверенный шаг по направлению к поверженному противнику. Если это был очередной трюк Хромца, жить мне оставалось недолго.