Лео Перуц - Шведский всадник. Парикмахер Тюрлюпэ. Маркиз Де Боливар. Рождение антихриста. Рассказы

— Ну, я тебе советую остерегаться, брат! В городе наверняка есть и переодетые попы и мятежники.

— Ну, пока — очень кроткие мятежники, они не стреляют, не убивают из-за угла, они довольствуются тем, что презирают нас! — возразил Гюнтер.

— Да вот и мой домохозяин, верно, тоже переодетый поп! — тихо засмеялся Донон. — Вряд ли ему подойдет какое-нибудь другое ремесло.

Он протянул мне пустой стакан, и я наполнил его вновь. Дверь отворилась, и в комнату вошел — в облаке снежных хлопьев — капитан Брокендорф.

Он успел где-то хватить добрую толику вина, поэтому его полное лицо с огромным багровым шрамом сияло, как начищенный медный котел. Шляпа сидела на нем набекрень, усы были подкрашены дочерна, две толстые пряди волос спадали с висков до плеч.

— Гей-да, Йохберг! Поймал ты его? — сразу крикнул он мне.

— Нет, нет еще! — я понял, что он имеет в виду маркиза де Болибара.

— Да, господин маркиз заставляет долго ждать! А погода-то неприветливая, он и башмаки может в снегу потерять… — Капитан склонился над столом и понюхал вино в тыквенной бутыли.

— Что там у вас во славу Вакха в его купели?

— Аликанте из погреба здешнего прелата.

— Аликанте? — удовлетворительно крякнул Брокендорф. — Отлично, эта штука стоит того, чтобы нам превратиться в скотов!

Когда Брокендорф превратил себя в скотину, дабы воздать честь доброму вину, он скинул мундир, жилет и рубаху, оставшись в штанах, сапогах и с массивной черной гривой на груди. Две старухи, проходившие возле нашего окна, остановились, с удивлением глядя в комнату. Потом перекрестились, очевидно сомневаясь, что перед ними — человеческое существо, а не диковинный иноземный зверь.

Мы толковали о винах, и вскоре разговор свелся к одним репликам: «Твое здоровье, брат!» или «Благодарю, брат! Чокнемся! Proficiat!»

— Эх, хотел бы я быть в Германии сегодня ночью, чтобы была со мной Барбочка или Дорточка! — вдруг начал пьяным голосом Гюнтер, который целый день таскался за испанками на улицах. Но Брокендорф высмеял его и заявил, что этой ночью он бы хотел сделаться журавлем либо аистом, чтобы вино подольше проливалось в горло. Да, вино всем изрядно ударило в голову. Донон декламировал из Горация, и среди общего шума вошел Эглофштейн, адъютант полковника.

Я вскочил и отдал рапорт.

— Так ничего нового, Йохберг? — спросил он.

— Ничего, господин капитан.

— И никто не проходил через вахту у ворот?

— Только бенедиктинский приор из Барселоны, чтобы посетить свою сестру в Ла Бисбале. Алькальд поручился мне за него. Еще аптекарь вместе с женой и дочерью, проездом в Бильбао. Их бумаги подписали в штабе генерала д'Ильера, они — в полном порядке.

— И никого больше?

— Двое горожан, выезжавшие с утра из города поработать на своих виноградниках. Они предъявили паспорта и отметили свое возвращение…

— Хорошо. Благодарю.

— Эглофштейн! Пью за тебя! — возгласил Брокендорф, потрясая налитым стаканом. — Твое здоровье, старый журавль, садись с нами!

Эглофштейн поглядел на пьющих и засмеялся. Но Донон подошел к нему с двумя стаканами.

— Господин капитан, мы сегодня собрались ожидать маркиза де Болибара. Останетесь с нами, и мы поприветствуем господина маркиза, если он появится, от имени офицеров полка!

— К чертям всех графов и маркизов, и да здравствует равенство! зарычал Брокендорф. — Пусть палач заберет все эти надушенные сахарные куклы с их кошельками для волос и шляпами в перьях!

— Я должен проверить пикеты и команду, которая охраняет мельницу и пекарни. Но ладно уж, они подождут… — сказал Эглофштейн и присел к нашему столу.

— Эглофштейн! Давай-ка, присядь ко мне! — крикнул пьяный Брокендорф. Ты у нас загордился. Уже не помнишь, как мы с тобой выбирали зерна кукурузы из конского помета в Восточной Пруссии, чтобы не сдохнуть с голоду…

Вино настроило его на сентиментальный лад, и большой, тяжеловесный мужчина опустил голову на два кулака и начал всхлипывать:

— Ты уже не помнишь? А, всякую дружбу на свете жрут черви!

— Война-то не кончена, брат! — возразил Эглофштейн. — Мне сдается, мы еще не раз будем варить ботву в соленой воде себе на обед, как тогда в Кюстрине!

— Да и кончится война, — мрачно добавил Донон, — император тут же начнет новую!

— Вот это верно, брат! — вскричал Брокендорф, вдруг развеселившись. Деньги, брат, у меня кончились, а я должен заработать крест Почетного легиона!

Он начал считать сражения, в которых участвовал за год испанской компании: Сорсола, Альмарас, Талавера, Меса де Ибор и переправа на ручье Галичо, но сбился, хоть и загибал пальцы, и начал снова. А жара от угольев в тесной комнатке стала невыносимой. Донон приоткрыл окно, и холодный зимний воздух ворвался внутрь, охлаждая наши разгоряченные лбы.

— Снег лежит на крышах… — тихо сказал он. — Как у нас дома.

И при этих словах у всех стало больно и тепло на сердце, ибо прошлая зима, немецкая зима, вспомнилась нам. Мы подошли к окну и долго смотрели на шальную пляску снежных хлопьев на ночной улице. Один Брокендорф остался сидеть и все считал на пальцах свои сражения.

— Брокендорф! — окликнул его Эглофштейн. — Сколько миль от твоего дома до Диткирхена?

— Не знаю, — буркнул Брокендорф, перестав считать на пальцах. Считать — это не лучшее мое искусство… Я пользуюсь алгеброй только с хозяевами кабаков и кельнерами.

Он встал и, шатаясь, подошел к окну. Снег совершенно преобразил испанский городок. Люди на улицах казались нам давно знакомыми и родными, словно это были немцы. Крестьянин пробивался сквозь глубокий снег к церковной двери, таща маленького теленка. Служанка выскочила из двери стойла, держа в одной руке фонарь, в другой — подойник с молоком.

— Была ночь — совсем как эта, — начал вдруг Донон. — И снег покрывал улицы на целый фут. Год уже будет тому… Я тогда лежал в лихорадке, читал «Георгики» и скучал. И вдруг в мою дверь тихонько постучали. «Кто это? спросил я и повторил: — Кто там?» — «Это я, милый друг!» И я отворил, и она вошла, братья! Волосы ее красные, как листья бука осенью… «Вы больны, мой бедный друг?» — спросила она нежно и заботливо. «Да, я болен, — ответил я, — но вы, ангел мой, уже помогли мне!» И я вскочил с постели и поцеловал ее руки…

— А потом? — приглушенно спросил лейтенант Гюнтер.

— Что потом? Снег лежал на крышах, ночь была холодна, а ее плоть и кровь горячи… — прошептал Донон и погрузился в свои мысли.

Гюнтер не произнес ни слова. Он ходил взад и вперед по комнате и бросал на Донона взгляды, налитые ненавистью.