Стивен Кинг - Бессонница

— Не смей смотреть на меня! — все так же дико крикнула она. — Не смей! Моя косметика растеклась! Я наложила ее специально для сына и невестки… Они приходили завтракать… Мы собирались провести вместе все утро… «Мы чудесно проведем время, ма», — говорил Гарольд… Но причины, по которой они явились… Понимаешь, настоящая причина…

Ее бессвязная речь оборвалась новым всплеском рыданий. Ральф порылся в своем заднем кармане, вытащил платок — мятый, но чистый — и вложил его в руку Лоис. Она взяла платок, не взглянув на него.

— Давай, — сказал он. — Утрись немного, если хочешь, хотя ты выглядишь совсем не так уж плохо, Лоис… Честное слово, неплохо.

Немного смахиваешь на енота, вот и все, подумал он. Он начал улыбаться: но улыбка быстро сползла с его лица. Он вспомнил тот день в сентябре, когда он отправился в «Райт эйд», чтобы поискать снотворное, и наткнулся на Билла и Лоис, стоявших у входа в парк и болтавших про демонстрацию с швырянием кукол возле «Женского попечения», которой дирижировал Эд Дипно. Она была явно расстроена в тот день — Ральф вспомнил, как подумал тогда, что она выглядит усталой, несмотря на возбуждение и тревогу, — но еще она была почти красивой: ее большая грудь была подтянута, глаза блестели, щеки пылали как у девушки. От всего этого, кроме почти исчезнувшей красоты, сегодня осталось одно воспоминание: с расползшейся косметикой Лоис Чэсс походила на усталого пожилого клоуна, и Ральф ощутил быструю и горячую искру ярости на кого-то или что-то, вызвавшее в ней такую перемену.

— Я выгляжу ужасно! — заявила Лоис, яростно вытирая лицо платком Ральфа. — Я просто чудовище!

— Ничуть, мэм. Просто краска немножко растеклась.

Лоис наконец повернулась к нему лицом. На это явно потребовалось много усилий, поскольку большая часть ее румян и туши для глаз теперь была на платке Ральфа.

— Очень плохо? — выдохнула она. — Говорите правду, Ральф Робертс, а не то окосеете от вранья.

Он наклонился и поцеловал ее влажную щеку:

— Чудесно, Лоис. Только не расходуй красоту так щедро, отложи кое-что на будущее.

Она неуверенно улыбнулась ему, и, оттого что уголки ее губ приподнялись, из глаз выкатились две свежие слезинки. Ральф взял у нее скомканный платок и тихонько стер их.

— Я так рада, что это ты оказался здесь сейчас, а не Билл, — сказала она. — Я умерла бы со стыда, если бы Билл застал меня ревущей на людях.

Ральф огляделся вокруг. Увидел Розали, целехонькую, у подножия холма — она лежала между дверями в мужской и женский туалеты, положив морду на переднюю лапу, — но больше в этой части парка никого не было.

— Похоже, мы здесь совсем одни, по крайней мере пока, — заметил он.

— Хвала Господу за эту маленькую милость. — Лоис опять взяла у него носовой платок и снова занялась своей косметикой, на этот раз уже более деловито. — Кстати, о Билле. По дороге сюда я заглянула в «Красное яблоко» — это случилось еще до того, как я стала жалеть себя и реветь как дурочка, — и Сью сказала, что у вас с ним совсем недавно вышла большая ссора. С криками и все такое, прямо у вас в палисаднике.

— Да нет, не такая уж и большая, — возразил Ральф, принужденно улыбнувшись.

— Можно мне обнаглеть и спросить, из-за чего это случилось?

— Из-за шахмат, — ответил Ральф. Это было первое, что пришло ему в голову. — Турнир «Шоссе № 3 — Классик», который каждый год устраивает Фэй Чапин. Только на самом деле это произошло вообще без всяких причин. Знаешь, как бывает — порой люди встают утром не с той ноги и хватаются за любой предлог.

— Хотела бы я, чтобы у меня было то же самое, — сказала Лоис. Она открыла свою сумочку, на сей раз легко справившись с замком, и вытащила пудреницу. Потом вздохнула и сунула ее обратно в сумочку, так и не раскрыв. — Я не могу. Я понимаю, что это ребячество. Но я просто не могу.

Ральф засунул руку в ее сумочку, прежде чем она успела захлопнуть ее, вытащил пудреницу, открыл ее и поднес к ее лицу зеркальце:

— Видишь? Ничего страшного, верно?

Она отвернула лицо, как вампир отвернулся бы от распятия.

— Угу, — кивнула она. — Убери ее.

— Если обещаешь рассказать мне, что случилось.

— Все, что угодно, только убери.

Он убрал. Некоторое время Лоис не произносила ни слова и просто сидела и смотрела, как ее руки неустанно теребят замок сумочки. Он уже собирался подстегнуть ее, когда она взглянула на него с выражением горестного упрямства на лице:

— Просто так случилось, что не ты один лишился нормального сна но ночам, Ральф.

— О чем ты гово…

— Бессонница! — рявкнула она. — Я ложусь спать примерно во столько же, во сколько всегда ложилась, но давно уже не сплю как раньше. Нет, даже хуже. Кажется, я просыпаюсь все раньше и раньше.

Ральф попытался припомнить, посвящал ли он Лоис в эту подробность своей собственной проблемы с бессонницей. Ему казалось, что нет.

— Почему ты так удивленно смотришь? — спросила Лоис. — Не считал же ты на самом деле, что ты единственный человек на свете, у которого бывают бессонные ночи, а?

— Разумеется, нет! — ответил Ральф с некоторым возмущением, но… Не казалось ли ему порой, что он один на всем свете страдает бессонными ночами такого сорта? Беспомощно смотрит, как время его доброго сна сокращается минута за минутой, четверть часа за четвертью? Это походило на какую-то дикую версию китайской пытки с капающей на макушку водой.

— Когда это у тебя началось? — спросил он.

— За месяц или два до смерти Кэролайн.

— И сколько ты теперь спишь?

— С начала октября — едва ли больше часа за ночь. — Голос ее прозвучал спокойно, но Ральф услыхал дрожь, которая могла быть паникой, скрывавшейся очень недалеко от поверхности. — Если так пойдет дальше, к Рождеству я совсем перестану спать, и я не знаю, как выживу, если это действительно случится. Я и сейчас едва держусь.

Ральф сделал над собой усилие, чтобы что-то сказать, и задал первый пришедший ему в голову вопрос:

— Как получилось, что я никогда не видел горящий свет в твоем доме?

— Полагаю, так же, как я почти никогда не видела света у тебя, — сказала она. — Я прожила в этом доме тридцать пять лет, и мне не нужно включать свет, чтобы найти в нем дорогу. Еще я предпочитаю держать свои беды при себе. Если начинаешь включать свет в два часа ночи, рано или поздно кто-то замечает это. Ползет слушок, а потом разные настырные сороки-вороны начинают задавать вопросы. Я не люблю расспросов сорок-ворон, и я не принадлежу к тем, кто считает своим долгом давать объявления в газету всякий раз, когда у них случается запор.