Вера Крыжановская-Рочестер - Бенедиктинское аббатство

Два часа спустя у ворот аббатства остановился примчавшийся на взмыленной лошади гонец за братом Бернгардом.

Владелец замка, суровый и раздраженный, засел в своей молельне, посылая ежеминутно справляться о больной. Бернгард объявил ему, что положение графини очень серьезно и Курт понял, что на этот раз зашел слишком далеко.

С какими чувствами приближался я к постели больной, не умею высказать; я напряг всю силу воли и молитвы, так как она еще не должна была умереть. Курт навещал ее довольно редко, и любовь его остывала с каждым часом; потому что, как я уже упоминал, он всей душой ненавидел всякое больное существо. К тому же, обсудив все, он злился на Розалинду, за то, что она видела его таким, каким он был на самом деле, и хотела от него отделаться. Обыкновенно он любил избавляться сам от тех, кто слишком хорошо знал его.

Бернгард потребовал для больной лучшего ухода и полного спокойствия; но Курт истолковал этот приказ в виде полного равнодушия и часами беседовал со своим доверенным, негодяем Туиско о всех этих неприятностях. И этот его злой гений посоветовал ему развестись. Чтобы убить время, Курт начал опять часто появляться при дворе, где живал по неделям, ухаживая за принцессой Урсулой, которая многократно, но неудачно, собиралась замуж и теперь надеялась, что со смертью Розалинды сделается, наконец графиней фон Рабенау.

Наконец Розалинда выздоровела, но, уставшая душой и телом, она нисколько не обманывала себя надеждами на исправление мужа, все еще находившегося в отсутствии.

Однажды утром он явился к ней, стараясь казаться любезным; но один взгляд на его холодные глаза обнаруживал его притворство.

– Милая Розалинда, – сказал он, садясь, – мы еще не поговорили с тобой об обстоятельствах, предшествовавших твоей болезни. Я никогда не поверю, что ты покушалась на мою жизнь потому, что перестала любить меня. И тогда уже ты была под влиянием того возбуждения или бреда, который мог бы перейти в безумие. Ты должна, однако, понять, что при всей искренней моей любви к тебе, я не могу рисковать, чтобы род Рабенау пресекся в лице моем или имел наследника, расположенного к мозговой болезни, называемой безумием либо бесноватостью. Кроме того, брак наш был заключен не по нашему выбору, а явился послушанием воле моего отца, желавшего, из слепой любви к нам, во что бы ни стало нас соединить. Вспомни, что ты отдала мне свою руку в память отца и отчаянно его оплакивала, а я играл тогда довольно глупую для мужа роль. Знай я, что он шел на смерть, я на коленях умолял бы его жениться на тебе.

Розалинда, бледная от негодования, хотела остановить его, но он настойчиво продолжал:

– Ты не любишь меня и хотела оставить меня. Поэтому я решил отправиться с тобою в Рим и получить от Святейшего Отца развод. Так как у нас нет детей, это будет легко, и мы оба будем законным образом свободны. Потому что простое разлучение слишком сильно давало бы мне чувствовать железные цепи не расторгнутого союза и стесняло бы меня в моих привычках. Я хочу жениться вторично, чтобы оставить наследника моего имени.

На лице Курта отразилась вся грубость его души; голубые глаза его злобно светились, когда он следил за смертельной бледностью, покрывшей лицо выздоравливавшей жены.

Не могу описать, что происходило во мне, невидимом, но вынужденном свидетеле этой низости. Мое астральное тело дрожало от бессильного гнева, и я, кажется, задушил бы его.

Я еще слышал, как Розалинда сказала:

– Едем в Рим и как можно скорее.

Жестокая боль исказила затем ее лицо, и, прижав руки к сердцу, она упала в обморок.

В эту минуту словно молния сверкнула около, и электрический удар парализовал меня.

– Не стыдно ли тебе, как духу, – с упреком сказал мне руководитель, – предаваться безумному гневу, болезненные последствия которого падают на твоего медиума?

Я был точно оглушен и не мог прийти в себя.

– Терпение, мой пылкий друг, – продолжал руководитель. – Он может избежать суда человеческого, чваниться безнаказанностью, благодаря своему положению, прикрываться предательством и ложью, но от тебя душа эта не уйдет. Отделившись от тела, она неизбежно предана будет правосудию небесному, строгому и неумолимому, и ты получишь удовлетворение, если, однако, – что уже много раз случалось, – тронутый жалобами этого духа, ты не простишь его и любовь твоя снова не станет для него щитом. Но успокойся, друг, и приди в себя.

Я тотчас успокоился.

Курт нисколько не спешил помочь жене; он взглянул равнодушно на бледную, неподвижную Розалинду и позвал ее служанок.

«Подожди, – подумал я, – придет час, когда ты не уйдешь от меня!»

Я оставался спокойным, чтобы не повредить моему медиуму и удалился размышляя.

Да, руководитель мой прав, ярость моя смешна: никто не избегнет Божественного суда. Телесная броня, придающая смелость людям, разбивается смертью, и безоружный дух не может бежать; он должен дать отчет в своих поступках и в каждой своей мысли.

Я остался в замке Рабенау и только изредка бывал в монастыре бенедиктинцев. Туда меня теперь ничто не влекло; хотя я и помогал братьям мстить, но этим наделал более зла, чем добра. Жертвы ходили за мною по пятам за такие услуги, оказанные Братьям Мстителям, которые сами в день суда на меня же укажут, говоря: «Он раздувал пламя вражды».

Я мог бы искать случая отмстить Бенедиктусу, захватившему мое место и доведшему меня до самоубийства, но я не хотел этого.

Когда-нибудь все будут здесь, чтобы дать отчет – уверял я себя, успокаивая волнение, кипящее во мне.

Утомившись и наскучив тяжелой жизнью духа, я хотел бы воплотиться, чтобы иметь новую деятельность; но – увы! – приходилось ждать. Время идет не спеша у нас здесь, где начинаешь понимать, что такое «вечность». Я знал только, что смерть Розалинды близка, а смерть неблагодарного должна была наступить много позднее.

– Ты примешь их всех, друзей и врагов, – сказал мне мой покровитель, – и борьба твоей ненависти с прощением будет служить тебе испытанием.

Однажды, когда я бесцельно витал в пространстве, меня коснулся голубоватый отблеск, и в этом подобии лучей я узнал что-то похожее на верного Бернгарда. Но это не был он, а отражение его мысли, носившее его отпечаток, чтобы я мог опознать его.

– Час мой наступает, – говорили эти светлые вибрации. Невидимая для нас мысль, проходя столь чистую духовную атмосферу, производит своим колебанием звук голоса; мысль звучит в наших флюидических ушах, подобно тому, как земное слово в ваших.

Могучий ток воли притянул меня в аббатство. Я спустился в подземную лабораторию; флюидические отложения моих былых мыслей, когда я был воплощенным, еще были видны. Там я работал и искал разгадки жизни по ту сторону могилы; да и теперь я только отчасти знал эту тайну, потому что приподнял всего лишь край завесы, скрывающей сферу совершенства, куда я не мог проникнуть, задержанный своими страстями в области низшей планеты. Но я знал все же то, что было неведомо обитателям несовершенной земли.