Наталия Земская - Анти-Авелин

Утро было солнечное и весеннее. Тучи рассеялись, оставив после себя блестящие от влаги мостовые.

В кармане пальто зазвонил мобильный телефон.

– Алло! Мам, с Днем рождения тебя! Желаю тебе всего самого радостного, светлого и доброго!

– Спасибо, сын. Заглянешь сегодня вечерком?

– А пирог мой любимый будет?

– Будет.

– Тогда – уговорила. До вечера!

– Подожди! Скажи, ты меня любишь?

– Ма! Ну что за дурацкие вопросы? Конечно, люблю. Все! Целую. До встречи.

Мила в срочном порядке набрала телефон подруги.

– Катюнь, выручай! Сегодня торжественный ужин, а у меня дома шаром покати, и на работе непонятная ситуация.

– Все как обычно. Я, признаться, ждала от тебя этого звонка. Ключи оставь, все приготовлю в лучшем виде. Ты представляешь? Вчера, уже в ночи, устроила скандал своему соседу. Его кот стащил у меня целую курицу, и оставил всю семью без ужина.

– И соседа своего ко мне позови. Хватит тебе с этим мужиком лаяться. А если откажется, то его кота хотя бы принеси.

– Зачем?

– Курицей его кормить будем. Представляешь, как он ее любит, если даже костей от нее не оставил.

В телефоне повисла пауза.

– Кать! Знаешь, кто мы?

– Кто?

– Анти-Авелин.

– Анти что?

– Анти-Авелин! Ты меня слышишь?

– Это какое-то новое понятие?

– Да, совершенно новое. Я тебе про него при встрече расскажу.

Дверь в квартиру была не закрыта на замок. Мила стянула с себя пальто и прошла в ванную. В зеркале ванной комнаты она с грустью оглядела складочки на талии, и обратилась к своему отражению:

– Крылья, конечно, были лишними, но хорошую фигуру они могли бы мне и оставить… за проделанную работу!

Шагнув в свою спальню, она остановилась на пороге. На ее кровати, поджав к животу ноги и положив ладошки под щеку, лежал одетый Ландрин.

Мила села на край и громко спросила:

– И что мне с тобой делать?

Он вздрогнул и открыл глаза:

– Ты где была?

– Кошку ловила… всю ночь.

– Поймала?

– Поймала.

– Я волновался.

– Заметно.

– Больше так не делай. Тебе повезло, что подельники грохнули Кима. Если бы…

– Приходи ко мне сегодня вечером на День рождения. Я тебя со своими родными душами познакомлю. Обещаю, будет весело и интересно.

Вечерняя прохлада опустилась на площади Вечного города. Улицы стали заполняться людьми, переждавшими знойный день в своих домах. Нега фонтанов и парков приглашала горожан в свои влажные объятья.

По площади Иль-Джезу шел статный седовласый монах в дорогих черных одеждах. Его рука лежала на плече провожатого – послушника средних лет, одетого в серую рясу.

Провожатый подвел слепого монаха к церкви и с почтением помог ему подняться на ее первые ступени.

– Кье за дель Сантисссимо Но ме ди Джезу, – произнес монах. – Антонио, я помню каждую деталь фасада этого собора. Великий Микеланджело подарил нам своего талантливого ученика Джакомо Делла Порто, создавшего этот неповторимый шедевр.

– Да, святой отец, – ответил послушник.

– А фрески Джованни Баттиста Гаулли под куполом церкви… – скажи, ты видел что-либо прекраснее?

– Нет, святой отец.

С этими словами они вошли внутрь.

– Антонио, запомни, этот мир создан для божественных творений, которые создают прекраснодушные люди. Если ты столкнешься с мерзостью, подлостью и предательством, вспомни эти великие шедевры, которые ты можешь лицезреть сейчас, и постарайся остаться на светлой стороне бытия. Не позволяй себе черстветь сердцем и беги от злых мыслей.

– Хорошо, святой отец.

– Я лишился зрения, и теперь могу довольствоваться лишь воспоминаниями об этом мире. Только тогда, когда мы что-то теряем, начинаем осознавать ценность утраченного. Это плохо, Антонио.

– Плохо, святой отец.

– Давай присядем, Антонио, и ты почитаешь мне любимые строки из писем Амадео. Ты взял их с собой?

– Конечно, святой отец, – послушник достал из холщовой сумы бумаги и поднес их к глазам. – «Мой светлый друг, твои похвалы в мой адрес и признание меня твоим учителем – это недостойная меня честь. Я – лишь восторженный почитатель твоей могучей воли к справедливости и добру. Я дрожащий лист на древе могущественного Ордена Иезуитов, творящего человеколюбие и несущего свет всем страждущим. Твое желание говорить со мной о вечных ценностях мироздания – не моя заслуга, а порывы твоей, молящейся за всех, души. Ты вопрошаешь меня: что есть любовь? А сам живешь, руководимый этим чувством. Любовь есть огромная сила, уничтожающая все преграды между людьми и объединяющая их к созиданию лучшего будущего для себя и для своих потомков. Любовь не подчиняет себе никого, напротив, делает людей свободными, разнообразными и непохожими друг на друга. Она дает ощущение единения с миром, и имеет не берущее, а дающее начало…»

– Антонио, как бы я хотел на закате своих дней встретиться с Амадео! – остановил чтение монах. – Он много лет приходится мне духовным братом и дорогим наставником. Ответь, почему он не отзывается на мои приглашения посетить Рим и мою обитель? Антонио, ты меня слышишь? Почему ты молчишь?

– Мы нашли его, святой отец, по вашей просьбе. Он находится в Риме.

– Зачем же ты утаивал от меня эту важную новость? Я жажду встречи с ним столько долгих лет! Не будем ждать его визита! Нарушим все правила и обычаи! Веди меня к нему.

– Мы не попадем в Монастырь Кармелиток раньше окончания вечерней службы.

– Куда?! А что он там делает?

– Он, вернее – она… Святой отец, под именем Амадео скрывалась женщина. Мы узнали об этом, установив слежку за посыльным.

Монах встал со скамьи в растерянности.

– Женщина?! Пусть так, я назову ее сестрой. Ты уверен? Вдруг, ошибка?

– Нет, святой отец. Мы говорили с ней, она во всем созналась, и изъявила желание явиться к вам сегодня вечером с извинениями и объяснением причин своего поступка.

– Что ж, это меняет дело.

Ласковый летний вечер угасал на куполах Вечного города. Реки улиц, погрузившиеся в сумрак, наполнились гомоном людей, возвращающихся с вечерней службы. По одной из них быстрым шагом шел послушник в серой рясе, а следом – монахиня в белой накидке. Лицо ее было скрыто под черной сеткой вуали. Они поднялись по ступеням церкви Иль-Джезу и исчезли за высокой боковой дверью.

– Мы явились по вашему приказанию, святой отец, – доложил с поклоном послушник.

– Оставь нас, – приказал монах.

В большом зале горела только одна свеча, стоящая на столе. Блики от ее пламени колыхали тени на богатых резных шкафах, заставленных фолиантами.