Джон Маркс - Страна клыков и когтей

День клонился к вечеру. Сыновья уже, наверное, вернулись домой. Мужу требуется ужин и общество. Нельзя вечно слоняться по Бронксу, преследуя фантом. Джулия сама понимала, насколько тщетны ее поиски. Ей нужно было приободриться, и Флеркис тут бы помог. Он напомнил бы ей о том времени, когда она шла на крайние меры, чтобы залечить жестокие раны. Деморализованная, Джулия вернулась на вокзал. В семь вечера температура на Гранд-Конкорс поднялась почти до девяноста пяти градусов по Фаренгейту. «Что за жалкая планета, — думала Джулия. — Убейте нас, и делу конец». Попрошайки распадались в жарком мареве. Шелест голосов накатывал и стихал шипением, клацаньем и лязгом шумного и умирающего дня. Урча, подкатил по рельсам поезд. Она моргнула. В последнее время, закрывая глаза, она видела страшные вещи, поэтому старалась не смыкать веки. Поезд втянулся на станцию, двери открылись, Джулия потерла глаза. Кто-то тронул ее за плечо.

— Сьюзан? — поинтересовался престарелый «африканский джентльмен».

Скоро придет Торгу, поэтому необходимо успеть записать эти мысли.

Никак не могу стряхнуть ощущение, что это, возможно, мое последнее утро на белом свете. Глупость какая. Когда я был ребенком, у меня случались такие ложные предчувствия. Я рассказывал маме, а она винила учителя, что он растравливает мою природную мрачность книжками с несчастливым концом. Каким-то образом я это перерос. Позже, во Вьетнаме, я недолгое время дурачил себя, будто наделен даром предвидения и могу предсказать час и минуту собственной смерти. Я умел выискивать знаки, как одна моя незамужняя тетушка, и в голове вдруг вспыхивало озарение: я умру в кустах; я умру в пятницу; я никогда не увижу ту или эту женщину. Потом, как в детстве, игра в угадайку утратила свою власть. Но сейчас с удвоенной силой вернулась, поэтому спешу составить новый вариант последней воли и завещания.

Настоящее завещание, конечно, уже существует, все мое имущество (вино, книги и произведения искусства) отойдут бывшей жене и детям. Юрист по правам наследования — мой хороший друг, он составил вполне законный юридический документ, поэтому мне не надо бояться, что данный дневник как-то его аннулирует, разве что в психологическом плане. По материалам дневника у моей семьи наверняка сложится неоднозначное обо мне впечатление, которое останется с ними надолго, на некоторое время он их расстроит. У них зародится подозрение о надвигающемся маразме, и эта мысль терзает меня. Тело мое сдает, но разум крепок, и мне неприятна мысль о наследии, основанном на обмане и дезинформации. Проще было бы сжечь дневник целиком и упокоиться в молчании, но такой путь пошел бы вразрез принципами безукоризненной журналистской честности, которых я придерживался десятилетиями. Поэтому родным и близким придется немного пострадать. Но если быть честным, последний рассказ о моих мыслях перед встречей с этим психопатом (я решился все-таки на план Джулии Барнс) предназначен не для членов моей семьи. И не для массового зрителя, который последние сорок лет видел меня по телевидению, из них тридцать — в «Часе». Он — для горстки друзей и доверенных лиц, которые составляли мой круг общения в этом городе. И возможно, ради горстки других — городских снобов и сумасшедших, которые не слишком меня любили в силу моей профессии и которые уже не слишком высокого мнения обо мне, хотя я никогда не поддавался на их насмешки над телевидением, хорошо послужившим и мне, и аудитории. Читая эти строки, они получат все нужные средства, дабы прикончить мою репутацию, саму память о том, чего мне удалось достичь, и погрести их под грудой критиканского мусора. Но пусть только попробуют. Я плюю в коллективное лицо этой своры провинциалов большого города.

Вот что я хотел бы оставить для протокола. В конце лета и начале осени прошлого года ассистентка одного из моих продюсеров, мисс Эвангелина Харкер пропала в Румынии, в предгорьях восточных трансильванских Альп. У меня есть все основания полагать, что она была похищена, что над ней было совершено какое-то насилие международным преступником, известным как Йон Торгу. Торгу утверждает, что обладает засекреченной информацией о правительствах эпохи холодной войны и якобы спасается от наемных убийц, посланных спецслужбами стран бывшего Восточного блока. По словам Торгу, он лично имел доступ к химическому и/или биологическому и психологическому оружию, с каким я никогда не сталкивался и не слышал раньше. Торгу как будто питает вражду к нашей программе, суть которой я попытаюсь раскрыть ниже. Мы сочли Эвангелину Харкер умершей. К нашему удивлению и радости, она объявилась через полгода, хотя и не в состоянии рассказать о периоде своего исчезновения. Мои гипотезы о ее встрече с Торгу основаны на догадках, и не более того, но эти догадки ошеломляют. Приблизительно в момент ее исчезновения из Румынии пришла посылка с пленками неизвестного происхождения. Эти пленки не содержали почти никакой визуальной информации и прибыли без предварительного запроса или договоренности. Их сняла не группа нашей сети, и они не относились к какому-либо из запущенных в работу сюжетов «Часа». Ни один продюсер не заявил на них своих прав. Тем не менее по причинам, которых я не в состоянии понять, какой-то монтажер их оцифровал и тем самым внес этот непроверенный материал в банк видеоданных, которым пользуется весь офис. Посредством неизвестного мне процесса оцифрованный материал инфицировал всю монтажную и записывающую систему каким-то аудиовирусом. Пленки оказали странное побочное действие на тех, кто их просматривал, вызывая разлагающую летаргию, которая подобно болезни распространилась на монтажеров и еще нескольких сотрудников двадцатого этажа. Есть также основания полагать, что пленки порождают насилие. Я сам испытал несколько вспышек слепой ярости, одна из которых едва не привела к гибели моей собаки. Также до моего сведения дошло «самоубийство» при загадочных обстоятельствах одного сотрудника программы. Жених Эвангелины Харкер подвергся нападению, едва не приведшему к фатальному исходу. К моему стыду и раздражению, ни один врач не смог поставить диагноз этому коллективному заболеванию, и нашим чудесным, незаменимым людям пришлось самим защищаться от силы, не поддающейся пониманию. Я искренне полагаю, что эти мужчины и женщины подвергаются все усиливающемуся воздействию химического и/или биологического оружия, распространяемого посредством записей. По словам Джулии Барнс, на данный момент по меньшей мере десяток монтажеров не являются на работу.

Эти ничем не подкрепленные утверждения весьма зловещи, но есть и много худшие. В начале сего года, вскоре после отключения электричества из-за сильного снегопада, мой уважаемый коллега Эдвард Принц пришел ко мне с сообщением, что получил эксклюзивное интервью с тем самым Ионом Торгу. Тогда фамилия меня встревожила, но Принц заверил, что своим интервью раз и навсегда засадит румына за решетку. Вместо того чтобы вызвать полицию и сорвать коллеге важный сюжет, я игнорировал голос здравого смысла и ждал результатов. Интервью Принца с Торгу обернулось совсем не тем, что ожидал мой коллега. Принц стал практически узником в собственном кабинете, бредящим безумцем до мозга костей, и оба эти обстоятельства как-то связаны с Торгу, который теперь через омерзительного посредника потребовал встречи со мной. По этой причине я заново перечислил мои подозрения. Я не надеюсь остаться в здравом уме после этого разговора. Для протокола: я не связался с властями, поскольку не питаю надежды, что власти мне поверят. Будучи журналистом, я знаю разницу между обоснованной жалобой и недоказанной теорией заговора. В свете вышеизложенного я остаюсь при убеждении, что мы подвергаемся нападению и что наш враг намерен нас изничтожить и претворить в жизнь какой-то грандиозный план, суть которого мне в настоящий момент неведома. Так или иначе, я беру на себя полную ответственность за решение встретиться с этим человеком и за любые последствия, которые могут возникнуть. И да простит меня бог моих отцов, если я потерплю поражение в этих трудах. Никто больше ничего не предпримет.