Лариса Романовская - Московские Сторожевые

— Да одноклассники гудят, наверное. Это теперь модно. — Зинаида перехватила мой недоуменный взгляд.

По сравнению с нынешней ресторацией наш злополучный «Марсель» выглядел благотворительной столовой для нуждающихся слоев населения. Но, несмотря на поздний час и страшноватые цены на кофе, вписанные мелком в зеленую гладь доски, народу здесь было предостаточно. Я сперва завертела головой, пытаясь углядеть давнего знакомца Венечку или хотя бы обнаружить Жеку с Семеном, но вместо этого отвлеклась на трогательную по своей контрастности картинку. За центральным столиком расположились четверо подвыпивших мужчин. Двое выглядели крайне респектабельно и посему вкушали полный ужин, третий (в поддельном шикарном галстуке и с абсолютно монмартровской бородой) ограничился горячим блюдом, а четвертый, совсем уж учительского вида, в обтерханном свитере, скромно прихлебывал кофе из сиротливой чашечки. Такая разница во вкусах и социальных статусах не мешала честной компании грохотать шутками на весь зал, шпынять молниеносного официанта (особенно старался «педагог», вкладывая в замечания весь свой профессиональный опыт и понимание, что покомандовать в таком заведении еще раз ему вряд ли удастся). Компания не забывала и всячески кадриться к восседавшей поблизости красотке Жеке. Наличие мрачного Сенечки близ Дуськиного декольте могучую кучку не смущало.

— Кто-кто это? — Я постаралась уловить мысли одного из хорошо упакованных людей. Но там хоть и ощущалась некоторая нервозность, однако замкнута она была на нашего якобы негодующего Сеню, какой-то не случившийся вовремя звонок и тот факт, что стейк ему все не несут и не несут.

— Одноклассники, — терпеливо повторила Зинка, прислушиваясь к диалогу Старого с распорядителем. — Они теперь так собираются, вроде бы модно.

Да? Ох, как же я от жизни отстала, нехорошо. Любопытный какой обычай у мирских, может, и мне попробовать кого-то собрать? Аккурат в мае сорок лет выпуска будет. В таких компаниях хорошо работается, все друг от друга случайной радостью подпитываются, легко показывают сокровенные мысли. Ах ты, мать честная, это я про Ликину жизнь подумала, ее студенческую молодость… А мне теперь нельзя, я ж вроде как умерла.

— А вот и наши, смотри. — Зинаида проследила взгляд Старого.

Он вместе с Афоней что-то дотошно выяснял у местного официанта (державшегося с таким вальяжным видом, что куда там горемычному ресторатору Артему). А мы с Зинкой якобы топтались у зеркала, приводя в божеский вид более чем скромные, по местным меркам, туалеты. Может, и зря Зинуля форму не надела? Хотя… Все-таки она урожденная Зубковская. Потому и юбка с повседневной кофточкой на ее малость поплывшей фигуре смотрятся так, что сидящие в зале барышни глядят на Зину недобрыми глазами. Особенно вон та, светленькая, старается. Ой!

Если бы я план зала заранее не видела, то наших сегодняшних собеседников точно бы не вычислила. Я как-то была настроена на то, что с сильно выросшим Веней заявится пара-тройка угрюмых сопровождающих, а за нужным столиком кроме самого Спицына сидела только трепетная дева примерно моих нынешних лет. Я ее даже не сразу узнала — уж больно сильно резануло по глазам количество нацепленных на mademoiselle украшений. Особенно резко выделялась трижды обвивавшая барышнину шейку цепочка, переливавшаяся красными и желтыми искрами — совсем как опалы с рубинами. Вроде бы я у «Сваровски» когда-то что-то похожее видела. Хотя нет. Ой… мамочки. Кажется, это не бижутерия, а настоящие… Мама.

М-да, ну и местечко мы для переговоров выбрали. Недешевое. Да шут бы с ним, мне сейчас надо барышню узнать, причем как можно быстрее. Ведь видела ее не так уж и давно. Явно на излете прошлой жизни — потому что в тот раз мне ее изображение запомнилось размытым из-за моей старческой близорукости. Да что же такое-то, а? Вроде я не в маразме… Ну, значит, точно камни действуют, мешают сосредоточиться.

— Зинуль, мне чего-то… У них там что нацеплено? — Я все еще вяло надеялась, что ошибаюсь. — Бижутерия?

— Нет, Лен, это не «Сваровски», — хихикнула Зинка, — это у них самооборона такая…

Я поежилась — от внутреннего страха. Словно опять в том сугробе оказалась. Потому что и про бензин мирские знают, и про камни…

— Да нерабочие они, — успокоила меня Зинаида.

Я и сама это понимала — умом, который сейчас тоже как-то съежился, словно замерз. А освободившееся место занял крупный, инстинктивный страх. Так-то нам камни вреда не сделают, если их на себя не надевать. Вон, Зинка до сих пор в сумке свое знаменитое блокадное кольцо таскает — я же слышу, как оно пахнет, и ничего. При этом у Зинаиды кольцо рабочее — спасшее три жизни и ставшее виновником трех смертей. То есть, может, на нем и побольше всякого висит, но обязательные условия соблюдены, это уже не просто бирюлька саму себя пугать, а мощное оружие. (У меня, кстати, одно аналогичное колечко с камушком несколько лет в аптечке лежало. Ну как запас снотворного, что ли. Думала, если уж совсем без Сени не выдержу, то надену на себя. Обошлось, однако.)

Так вот, Зинка рабочее кольцо с собой носит и хоть бы хны… А я при виде безделушек на неприятных мне мирских готова перепугаться вплоть до смены интимных частей туалета. А что их цацки? Это нашим детям камни нельзя ни в каком виде (влияют на юные организмы куда губительнее алкоголя). А нам, старым мочалкам, что с них будет?

Ну наденешь на пару минут — тошнота, головокружение и прочая интоксикация — совсем как при злоупотреблении горячительными напитками. Четверть часа в драгоценностях — это уже сбой дамского цикла или проблемы с мужской мощью. Серьезного вреда недозрелые камни не делают. Манечка, помню, чтобы в гимназии от экзаменов освободиться, семь минут с чужой камеей просидела. И чего? Был обморок с припадком, а больше никаких последствий.

Ну или вон сама Зинка, которой князь Кока сию бирюльку в свое время на пальчик нацепил… Она ее через четверть часа благополучно сняла, а на таинство брака с копией заявилась. И ничего, нормально, даже родила потом прекрасно. Отличный сын получился, хоть и эмигрант. Он нынешнюю жизнь где-то в Цюрихе подвизается. Не то спелеологом, не то энтомологом, а всю прошлую в Америке прожил, в роли слависта-переводчика и автора неких скандальных литературных текстов. Все-таки нашим в этом плане куда легче эмигрировать: первую жизнь худо-бедно ассимилируешься, зато следующую уже живешь полноправным гражданином новой страны. Взять, допустим, нашу Дорку… Покойную.

— Спицын. Вениамин Васильевич. — Меня мягким движением выдернули из буйного внутреннего монолога и начали усаживать за ажурный и, видимо, очень роскошный по нынешним временам столик. Да еще и руку при этом целовали… Целовал.