Лариса Романовская - Московские Сторожевые

— Спасибо большое, все нормально. Ой, — тут она за моей спиной фикус в комнате углядела, — какая у вас елка… то есть вместо елки! Тоже бабушкин, да?

— Еще прабабушкин. Я тебе сейчас про него такое расскажу… — томно пообещал Гуня, утягивая гостью за порог. — Смотри-ка, лифт застрял! — выдохнул наш воспитанник уже на лестнице. Таким тоном причем, будто в несчастном лифте всякая непристойность происходила.

Старый даже усмехнулся — всего на секунду, впрочем. Потому что, если объект Спутника, то бишь самая любимая на свете женщина, говорит, что дела у нее «ничего», а не «хорошо», «отлично» или «лучше всех» — это четкий признак Несоответствия. Если не юридически, а по-простому, то дисквалификация Спутника в работе, полный провал поставленной задачи. Ой, Сенечка, ну что же ты так!

Я сперва думала, Семену одному за это влетит, а оказалось, что и мне тоже. Спасибо Савве Севастьяновичу, при всех нас позорить не стал, дождался, пока Фоня с Зинкой на кухню утопают, да и отвел к себе в рабочую комнату. Только там высказываться начал. Не кричал на нас, так сказал… тихо, отчетливо. По всему выходило, что Сене за такое десятка по Несоответствию светит, а мне, как соучастнице, лет пять.

Так что тут кричи не кричи, а от срока не спасешься. Тем более что Савва Севастьяныч не столько сердился, сколько печалился. Подвели мы его, а он еще и сам себя винил:

— Что же это вы, хорошие мои… Я сам старый дурак, надо было на вас рявкнуть в свое время как следует, чтобы не чудили, а я понадеялся… Думал, что не дети малолетние, сами разберетесь, себя сдержите, осадите как-то… А вы мне тут такое… кхм… такой кордебалет устраиваете.

— Да не устраиваем мы, — заоправдывалась я, — Сав-Севастьяныч, ну честное слово, на камнях могу поклясться, уже семь лет ничего такого… вы не думайте…

А Сеня молчал. Не помогал мне, просто стоял между мной и Старым и смотрел, смотрел… Как ребенок обиженный, что ли? Ну да, совсем как жена его Даша, они же супруги, у них взгляд одинаковый… Безнадежность и решительность в одном пучке, готовность себя обвинить. Ну если я хоть что-то в Сенечке еще понимаю.

— Неправда, — отозвался тут Сеня. Голос-то у него не мальчишечий давно, а все равно нервенно вышло, как у юнкера. — Думаем, Савва Севастьянович. Я про Лену думаю, а она про меня. Я чувствую. Ну вы же сами понимаете?

— Правда? — спросил у меня Старый. В глаза смотреть не стал, ну и на том спасибо.

— Правда.

Шесть букв в слове. На одну больше, чем «люблю». Так ведь и не люблю уже, наверное, это уже так, привычка — думать про Сеню. Все равно, что дырку от вырванного зуба языком задевать. И не больно давно, и не мешает уже, а перебороть это безобразие никак не получается. Если только язык отрезать, чтобы к запретному не тянулся. А язык-то живой, ему то больно, то нежно и мякотно…

Господи, как же Сеня пах привычно. Вкусно так, как целая коробка конфет с разными начинками… Хотя губы у него на вкус совсем не сладкими были, а чуть сигаретными, чуть кофейными, чуть хмельными… Даже Дашенькина утренняя помада немного угадывалась. Меня это и отрезвило. Так резко, что я мыкнула коротко, начала свое лицо от Сениных ладоней освобождать, а свой язык от этого долгожданного, временем выдержанного поцелуя.

— Ну вот так примерно, — отозвался Сеня.

И тут я наконец глаза открыла. Вот чудно — никогда ж в такой момент не жмурилась, не щурилась, свидетелей не стеснялась. А сейчас вот… Будто я сама глаза закрывала на все происходящее: не ведаю, что делаю, не виновата я ни в чем, это все так, натура моя женская, подлючая, ведьмовская… А самой-то мне такого уже давным-давно не надо.

— Так, значит, получается? — хрипнул Старый. Одну руку мне на плечо положил, другую Сене. Словно притормаживал нас, боялся, что мы друг на друга опять накинемся.

— Так, — подтвердил Семен.

— А ежели так, то чего же ты, Сеня, мне не доложился вовремя? Ну или в Контору? — рявкнул Савва Севастьяныч, и пальцы его на моем плече жестко сжались, будто это когти железной птицы были.

— Думал, что пройдет, — выдохнул Семен. — Оно ж не постоянно, а приступами. Как боль зубная.

Ну вот, вечно у нас с Сеней одни сравнения на двоих появляются единомоментно. Это ж в нем самое важное, не с колдовством связанное, а просто с личностью, с ним как с человеком, — умение чужой настрой чуять. Мыслить как дышать — одним ритмом. Или как писать — одним почерком. Только не буквы, а образы и ассоциации.

А я поняла, что опять глаза жмурю. Не могу я больше на Сеню смотреть. Не то чтобы стыдно или противно, а… неинтересно. Будто этот вымечтанный поцелуй не лаской был, а… вещественным доказательством того, что все прошло. Документальным подтверждением или этим… Ох, чего-то слово вспомнить не могу… А, уликой! Тем более что если по Несоответствиям, то мы с Сеней и вправду преступники.

Я так поиском ненужного слова увлеклась, что половину речи Старого прослушала… А он ведь снова не ругался, а нам, неразумным, объяснял, какой мы сами себе вред причинили.

— …как батарейки разряжаетесь. Пока у вас мысли друг о друге идут, вы чужие ловить не можете. Или можете, но не до конца. Считайте, что вам природой по правительственному телефону выдано, чтоб до вас любой нуждающийся дозвониться мог, а вы своими амурами всю линию заняли, у вас страсти кипят, а остальным короткие гудки идут. Все понятно?

— Никак нет, — опередил меня Семен. — Что нам дальше делать?

— Не вам, Сеня, а тебе и Лене. Тебе отдельно, ей отдельно. Не должно быть никакого «вам», или уж сразу давайте по Несоответствию уходите…

Я про такое думала. Не один раз и не два, а часто. Хоть и давно. Ну весь первый год после Сенечкиной свадьбы. Я-то ради него на такое была готова. Или мне только казалось, что была? Потому как сейчас…

— Не пойду я за тобой, Семен. Хочешь погибать — погибай, а я останусь. Мне… у меня работа, — прошелестела я.

Тихо, но четко так, без истерики. Без права отступать. Даже глаза разлепила, удивившись, что ресницы совсем сухие. Ну, посмотрела на Сеню и чего теперь? Хороший он, да. Но работа лучше. Без Семена я сумею выжить, уже смогла, а без себя, без своей сути…

— Ну вот… Сам все понимаешь, — подытожил мои фразы Старый. — Иди, Леночка, собирайся, сейчас отправимся. Работать будем, как ты и просила. А тебе я вот что скажу, лично… Не как старший по знанию…

Я дверь за собой плотно прикрыла и в сторону отошла, чтобы не подслушивать. А дальше по коридору двинуться не могла: не понимала, куда мне надо попасть и куда вообще иду.

— Савва Севастьянович, там уже такси внизу стоит, шофер вам сейчас звонить будет. — Гуня прямо в куртке в комнату вошел, будто вместе с нами собирался ехать.