Стивен Кинг - Игра Джеральда

Я посмотрела в зеркало, заднее сиденье было пусто. Это принесло мне некоторое облегчение, но потом я…»

На этом месте письмо обрывалось, ожидающе мигал курсор, как раз в конце последнего незаконченного предложения. Казалось, что он подмигивает ей, призывая продолжить, и неожиданно Джесси вспомнила стихотворение из прекрасной книжечки Кеннет Патчен. Книга называлась «Но даже если и так», в стихотворении были такие строчки: «Иди, дитя мое, если бы мы собрались навредить тебе, неужели ты думаешь, что мы прятались бы в самой темной части леса?»

«Отличный вопрос», — подумала Джесси и перевела взгляд с экрана монитора на лицо Мэгги Лендис — она была ей многим обязана, — но если она заметит, что маленькая домработница читает написанное на экране, Мэгги направится вниз на Форест-авеню с расчетом в кармане раньше, чем можно будет успеть сказать: «Добрая Руфь, конечно, ты удивлена получить от меня весточку после всех этих лет забвения»..

Но Мэгги не смотрела на экран, она смотрела на великолепный пейзаж за окном. Все так же сияло солнце, и так же падал снег.

— Дьявол бьет свою жену, — заметила Мэгги.

— Что-что? — улыбаясь, переспросила Джесси.

— Так говорила моя мать, когда солнце появлялось раньше, чем прекращался снегопад. — Мэгги выглядела несколько смущенной, она протянула руку за пустым стаканом. — Но я не могу сказать, что это значит.

Джесси кивнула. Смущение на лице Мэгги Лендис переросло в нечто еще — нечто, что показалось Джесси беспокойством. Сначала она даже не поняла, в чем причина, но потом догадалась — это было настолько очевидно, что даже не сразу пришло ей в голову. Дело было в улыбке. Мэгги не привыкла видеть Джесси улыбающейся. Джесси хотела убедить Мэгги, что все нормально, что улыбка вовсе не означает, что она сейчас соскочит со стула и вцепится Мэгги в горло.

Вместо этого она сказала:

— Мне мама говорила, что солнце не светит в ту же самую собачью конуру каждый день, но я тоже не знаю, что бы это могло значить.

Домработница не смотрела на экран, но все равно весь ее вид говорил: «Пора отложить свои игрушки в сторону, миссис».

— После таблеток вас будет клонить в сон, если вам сейчас не подкрепиться. У меня есть сэндвичи для вас и бульон.

Бульон и сэндвичи — детская еда, ленч, съедаемый вами после того, как с самого утра вы прокатались на салазках; еда, съедаемая, когда, мороз все еще полыхает на ваших щеках. Звучит великолепно, но…

— Я не хочу, Мэгги.

Мэгги нахмурила брови, кончики ее губ опустились. Именно это выражение Джесси частенько видела на лице своей домработницы, когда та только начала работать у нее. Тогда ей нужно было большее количество обезболивающих таблеток, так как боль была настолько сильной, что Джесси чуть не плакала. Однако Мэгги никогда не поддавалась ее слезам. Джесси считала, что именно поэтому она и наняла маленькую ирландку — она сразу же поняла, что Мэгги не даст ей спуску. Мэган была твердым орешком, когда было нужно… но теперь Мэгги не удастся настоять на своем.

— Тебе необходимо поесть, Джесси. Ты и так похожа на чучело. — Теперь на глаза ей попалась пепельница, наполненная окурками. — Тебе нужно бросить это дерьмо тоже.

«Я заставлю бросить их, моя гордая красавица», — произнес внутри нее Джеральд, и Джесси содрогнулась.

— Джесси? Что с тобой? Тебе не сквозит?

— Нет. Гусь прошелся по моей могиле, вот и все. — Она слабо улыбнулась. — Что-то сегодня мы несколько увлеклись поговорками, не так ли?

— Тебя же столько раз предупреждали, что ты не должна переутомляться…

Джесси вытянула свою руку в перчатке и осторожно прикоснулась к левой руке Мэгги:

— Моей руке уже действительно лучше.

— Да. Если ты смогла клацать ею по клавиатуре, даже половину того времени, и не умолять меня о таблетке, как только, я появилась на пороге, то мне кажется, что ты поправляешься даже быстрее, чем ожидал доктор Моилиор. Но все равно…

— Но все равно мне лучше, а это здорово… правильно?

— Конечно, это хорошо. — Домработница посмотрела на Джесси, как на сумасшедшую.

— Ну вот, а теперь я пытаюсь поправиться окончательно. И первый шаг к этому — письмо к моей старинной приятельнице. Я пообещала себе в октябре, когда у меня были тяжелые времена, что если только выберусь из этой каши, то обязательно сделаю это. Но я все время откладывала. И вот теперь наконец-то пытаюсь выполнить свое обещание, и я не смею остановиться. Иначе я смогу передумать.

— Но таблетки…

— Мне кажется, что у меня будет достаточно времени дописать письмо и запечатать его в конверт прежде, чем я стану слишком сонной, чтобы продолжать работу, А потом я улягусь спать, а когда проснусь, то поужинаю. — Она снова притронулась правой рукой к левой руке Мэгги, и в этом движении сквозили твердость и нежность. — Ты, приготовишь мне обильный ужин.

Мэгги продолжала хмуриться:

— Нельзя переводить продукты, Джесси, и ты знаешь об этом.

Очень мягко Джесси возразила:

— Есть вещи более важные, чем еда. И ты знаешь об этом так же хорошо, как и я, разве не так?

Мэгги снова взглянула на монитор, потом вздохнула и кивнула. Когда она заговорила, это был тон женщины, отдающей должное каким-то общепринятым представлениям о сентиментальности, в которую лично она не верит. — Возможно, а если и не так, то вы здесь хозяйка.

Джесси кивнула, впервые донимая, что на этот раз это нечто большее, чем просто условность, к которой они обе прибегали для удобства. — Мне кажется, что это именно так.

Брови Мэгги снова взлетели вверх.

— А что если я принесу сэндвичи сюда и оставлю их на уголке твоего стола?

— Продано! — усмехнулась Джесси.

Теперь улыбнулась и Мэгги? Когда минуты через три она принесла сэндвичи, Джесси снова сидела перед мигающим экраном монитора, бросающим зеленоватые отблески на ее лицо, склоненное над клавиатурой, на которой она что-то медленно набирала. Маленькая ирландка и не пыталась не шуметь — возможно, она не смогла бы пройтись на цыпочках, даже если бы от этого зависела ее жизнь, — но Джесси все равно не слышала, как та вошла и затем удалилась.

Джесси вытащила пачку газетных вырезок из верхнего ящика своего письменного стола и перестала печатать, пересматривая их. На большинстве вырезок были фотографии мужчины со странным плоским лицом, сужающимся к подбородку и расширяющимся к бровям. Его глубоко посаженные глаза были черными и круглыми, но абсолютно пустыми, глаза одновременно вызывали образ Донди, бездомного бродяги из комиксов и Чарльза Мэнсона. Толстые губы под тонким острым носом.