Владимир Бочкин - Прорыв (СИ)

— Зато они очень подошли бы к цвету твоих глаз, — мрачно подумал я, отрываясь от лицезрения так интересующих меня округлостей.

Медленно проговаривая слова, я сказал:

— Я понял, что это прорыв, когда обнаружил второй труп.

— Что!

Мне показалось, что все трое одновременно воскликнули, даже Старина Аб что-то прокаркал непослушной челюстью, а Лиа остановила работу и выпрямилась.

— Все решили, что дежурного убил его напарник и логично рассудили, что он давно в бегах. Объявили в розыск, но никто серьёзно не искал его в школе. К тому же это весьма затруднительно, учитывая своеобразное строение наших зданий. В этих лабиринтах можно спрятать целую армию. Полиция ограничилась опросом учителей и школьников, а поиски велись поверхностно.

Что касается меня, то один труп меня просто озадачил. Возможно в силу невежества, меня насторожила, — я запнулся, подбирая слово, — его неестественность. А потом мне поручили проверить, заперт ли подвал. Если вы помните, ключи пропали вместе со вторым дежурным. Подвал был открыт. Я вошёл и обнаружил труп человека, которого разыскивают по подозрению в убийстве. Он лежал в углу, среди навалянной рухляди и был в том же состоянии, что и первый дежурный. Женя смотрел на меня мёртвыми глазами и зрачки его были чёрными как уголь. Я понял, что запахло жареным и надо сваливать отсюда. Я не был точно уверен, что это прорыв, но решил не выяснять на практике. Хватило одних подозрений. Я думал только о том, чтобы унести отсюда ноги. Если бы меня не отпустили, я бы ушёл сам. Я завалил труп разным хламом и вырубил в подвале пробки, чтобы выиграть время, после чего честно сообщил, что подвал открыт. Сообщить о прорыве я не мог, уроки уже начались. Простите ребята, но для вас уже было слишком поздно.

— Но почему ты не мог сообщить о прорыве? — Лиакея была больше растеряна, чем разгневана. — Ты обязан был сообщить.

Мне стало зябко.

— Из-за карантина.

— Но чем тебя так напугал карантин? — удивилась Лиакея.

Вопреки ожиданиям, она закончила перевязку и сейчас смотрела на меня бездонными голубыми глазами, откинув назад золотистую прядь волос. Мне всегда нравился этот её жест. Смешно, но в нём было что-то трогательное.

Я цинично ухмыльнулся, стряхивая наваждение.

— Сама узнаешь, чем меня так напугал карантин, если мы быстро не уберём отсюда свои симпатичные задницы.

Лиакея, до этого смотревшая на меня с каким-то непонятным ожиданием, досадливо поморщилась и отвернулась.

— Бедные дети, — с некоторым чувством превосходства подумал я, — они даже не догадываются, как ликвидируются прорывы. Они даже не задумываются над этим. Внезапно чувство превосходства сменилось горечью, от которой стало сухо во рту. Им кажется, что приходят храбрые дяденьки, которые всех спасают. Пусть тешат иллюзии и буду надеяться, им не придётся на своей шкуре испытать каким образом подавляются прорывы и почему после этого остаётся так мало выживших.

Впрочем, сейчас без карантина проблем хватает.

Мы молча стояли, избегая смотреть друг на друга. Впитывали густую, вязкую тишину, окутавшую нас.

— А почему так тихо? — напряжённо спросила Лиакея и обернулась ко мне.

Если она ждала от меня ответа, то поставила не на ту карту. Я сам в недоумении. Мы так увлеклись своими разборками, что не обратили внимания, как тихо стало вокруг. Ни голосов, ни криков, ни звука шагов.

— Может… — начал я и все с надеждой уставились на меня, — может это…

Мощный удар едва не вышиб дверь. Лиакея вскрикнула, а я вздрогнул, но сделал это весьма мужественно.

Я рванул к двери. Старина Аб слегка опередил меня и мы вдвоём подпирали дверь, когда раздался второй удар, который едва не вышиб из меня дух. Агдам, как всегда с некоторым запозданием, хотел присоединиться к нам, но мой крик остановил его, если этот срывающийся, хриплый шёпот можно назвать криком.

— Нет, Агдам, — я старался говорить быстро. — Сейчас мы откроем дверь, и ты протаранишь этих тварей. Мы за тобой.

Вся надежда была на мощь моего спящего на ходу друга.

— Открываю.

Я начал выдёргивать швабру, когда новый, куда более сильный удар, переломил как щепку ненадёжное дерево. Створка двери врезалась в мою голову и швырнула на пол. В полуобморочном состоянии я наблюдал, как Агдам с рёвом кидается на группу бледных подростков и сшибает их как кегли. Я порадовался за друга. Сам я не мог пошевелить даже пальцем. Я бессильно откинулся на полу, с отстранённым любопытством размышляя, насколько быстро умру, и насколько будет больно. Я не боюсь боли. Здесь дело в принципе. А я никогда не отступаюсь от своих принципов, даже самых беспринципных из них.

— Кукушка, кукушка, сколько мне жить осталось?

По лицу слезой сбежала струйка крови.

— А ведь без меня им не выбраться, — вдруг понял я, меланхолично пытаясь рассмотреть ускользающий потолок и смутные тени на его фоне.

Раздался грохот и вместо потолка надо мной возникла чья-то гигантская фигура. Я был несколько смущён и шокирован, когда здоровенная лапа схватила меня за воротник и вздёрнула вверх. Перед глазами поплыло, и на них опустился туман, как, впрочем, и на мои мозги.

Меня потащили вперёд как мешок с мукой, впрочем, осторожно и на расстоянии. Мимо проплывали кафельные плитки, размытые фигуры лежащих тел, которые усиленно пытались подняться и одно из них в форме дежурного. Дальше стены. Ноги ватные и никак не хотели держать меня в вертикальном положении. Но вскоре дела пошли несколько лучше, точнее ноги пошли лучше и в голове немного прояснилось. Мы бежали к лестнице. Но что самое удивительно, вокруг не было ни одного урода. Меня это насторожило, меня всё настораживает.

— Пистолет, Агдам, пистолет.

Волокущие меня руки засомневались.

— Брось, Агдам, я сам пойду.

Мы свернули и оказались на лестничной площадке. Лапа, державшая меня разжалась. Я попытался стоять прямо, но вместо этого пополз по стеночке вниз. Чьи-то руки подхватили меня, выпрямили и прислонили к стене. За поворотом послышался тяжёлый топот. Значит, Агдам меня понял.

— Они всё-таки не бросили меня, — размышлял я. — Идиоты. А может тоже поняли, что без меня им не выбраться.

Платочек ласково вытер заливавшую лицо кровь. Лиакея выглядела не столько испуганной, сколько встревоженной. Но вряд ли причины её тревоги имели ко мне большое отношение. Я смотрел на неё, любовался чистыми чертами лица, сейчас искажённые усталостью и страхом.

А я бы вас бросил, — подумал я, но не сказал вслух. Они и так это знают. Потому и спасли меня. У них кишка тонка бросить на смерть человека, чтобы выжить самому. Для этого им нужен я. У меня была большая практика.