Наталья Иртенина - Застенок

Если когда-то это здание и было дошкольным воспитательным учреждением, то очень специфического свойства. Конура, куда водворили недоумевающего гражданина Полоскина, имела идеально квадратные очертания и освещалась через малюсенькое окошко чуть ниже потолка, перечерченное толстыми прутьями решетки. Перепиливать решетку стоило лишь из чисто теоретических интересов – пролезть в окошко могла разве что такса.

Роман с любопытством, замешанном на почти мистическом трепете интеллигента перед местами лишения свободы, оглядывал свое временное пристанище. На одной из стен располагался рисунок. Толстым грифелем либо углем какой-то бывший сиделец вывел причудливую восьмилепестковую фигуру. Внутри фигуры затейливо чередовались вставленные друг в друга круги, квадраты, вытянутые треугольники. Словно вспышками черных молний, эта геометрическая матрешка перерезалась уверенными вогнуто-выпуклыми линиями. Роман долго не мог отвести взгляда от сложной настенной композиции. Будь у него под рукой краски, он заполнил бы пустые пространства фигуры яркими цветами – белым, зеленым, желтым, красным и… Он запнулся на внезапной мысли. Те же цвета он видел на заборе и на стенах первого этажа. Глупость какая, подумал он. Ну откуда у рядового милицейского отделения эти смешные потуги на эзотеричность облика и содержания? С какого перепугу простая отечественная ментовка изображает из себя архитектурную мандалу – сходящиеся к центру уровни, соединенные ступеньками и расписанные в священные цвета буддизма?

Роман оторвался от рисунка и опустился на единственный предмет мебели. Металлическая кровать с щуплым матрасом и подушкой, более всего похожей на блин. Кажется, это называется нары, сообразил Роман. Гражданин Полоскин, ранее не судимый, имел очень слабые представления об интерьере тюремных помещений. Однако что-то ему подсказывало, что нары должны стоять у стены, а не по центру тесной конуры.

Это не влезало уже ни в какие ворота. Наваждение продолжалось. Роман скинул кроссовки, подтянул ноги и уселся в позе лотоса. Если следовать логике, которую ему подсовывает эта самозванная мандала, то сейчас он находится в священном ее центре, а нары – это «мозг мандалы», где он должен принять посвящение в высочайшую мудрость мира. Посвящаемый в момент инициации оказывается в сердцевине Вселенной, и на его голову изливаются все благодатные энергии Космоса. Значит, неспроста он сюда попал. И все это напрямую связано со Стариком. С Учителем. А значит, и Учение не заставит себя ждать. Впрочем, Роман догадывался, что ему уготовано. В «мозг мандалы» вступают затем, чтобы осознать себя божеством.

Но почему на нарах?!

Он посмотрел на матрас под собой.

– Пресветлый, значит, престол, – произнес он в большой задумчивости. – Великое посвящение. И после этого я стану богом?

Вопрос был обращен неизвестно к кому. В ответом – лишь призрачная тишина вечерних сумерек. За крошечным окном быстро темнело. Роман теперь едва различал тяжелую дверь, отгородившую его от мира, а четыре стены превратились в черные клубы затвердевшего дыма. И в этом кромешном мареве стали проступать очертания восьмилепесткового лотоса. Сейчас, в темноте, он хорошо видел то, чего не смог разглядеть раньше. Лепестки лотоса были окрашены в зеленый лучащийся цвет. Роман нисколько не удивился этому, будто ожидал заранее подобный эффект. Вслед за лепестками расцветилась и вся композиция, вдруг вспыхнув во тьме ярким красно-бело-желтым пламенем, в котором горели и не сгорали черные треугольнокрылые бабочки. Роман следил за их завораживающим огненным танцем. Ему самому нестерпимо захотелось стать черной бабочкой, влиться в их танцующую песню, почувствовать себя божественным пламенем – его телом и его сознанием.

Но пока его сознание оставалось отделенным от сознания крылатого огненного божества. А когда на стене, поверх пламенеющей фигуры начали проступать буквы, Роман и вовсе отключился от заслоненного ими бога. Буквы, наливаясь чернотой, сложились в слова, слова составили фразы, обернувшиеся издевательским посланием.

Убойная сила тайной доктрины.

Не правда ли, милый?

– Правда. Конечно, правда, – обескураженно прошептал Роман. В тот же миг он услышал голос духа огненного божества, но ничего понять было невозможно. Нечленораздельная речь духа больше всего напоминала ржавый скрип. Роман вслушивался в эти унылые звуки с изумленным вниманием. А затем почувствовал на плече тяжелую руку духа. Она трясла и дергала его, пытаясь заставить обернуться, но Роман знал, что делать этого ни в коем случае не следует. И все же обернулся…

Сверху на него смотрела недовольная физиономия давешнего неотесанного детины.

– Вставай, здесь тебе не курорт, – он грубо пихнул Романа в спину, чтобы скорее проснулся.

Детина подпер стену задом, сложа руки на груди, и принялся наблюдать за ним с тупым простодушием строгого дядьки – денщика, вертухая и няньки в одном лице.

Под этим внушительным присмотром Роману ничего не оставалось, как продемонстрировать армейскую готовность. После чего он был препровожден на первый этаж и передан в руки следователя.

Кабинет оказался немногим больше камеры. Окно, зарешеченное и занавешенное полупрозрачными шторками, жизнерадостно поглощало утреннее солнечное сияние.

– Оперуполномоченный Порфирьев, – сухо отрекомендовался мужчина в штатском.

– Очень приятно, – ответил Роман. В незнакомых обстоятельствах учтивость оказывалась для него главным и единственным козырем. – Роман Полоскин.

– Итак, гражданин Полоскин, – опер словно бы не заметил попыток задержанного завести вежливый разговор. Или же счел их уловкой. – Начнем по порядку. Как давно вы знакомы с Байдуллаевым Анваром Абишевичем по прозвищу Мухомор?

– Я? – переспросил Роман. – Вообще не знаком. А кто это?

– Хорошо, будем исходить из имеющихся фактов, – каменное лицо опера выражало твердую решимость выжать из подследственного все, что нужно, и даже больше.

Он выдвинул ящик стола, что-то извлек оттуда и предъявил допрашиваемому, положив предмет на чистый лист бумаги.

– Вам знакома эта вещь?

Взглянув на массивный золотой перстень с огромным желтоватым камнем, Роман моментально узнал его и непроизвольно потянулся рукой. Осторожно взял двумя пальцами, повертел, благоговейно рассматривая. Этот перстень он много раз видел на пальце Старика-цветочника и считал его непременным атрибутом Мудрости Учителя, знаком посвящения в тайны. Подтверждением этому служил иероглиф, вырезанный на камне и замеченный только сейчас.

– Что с ним? Его убили? – прошептал он, жалобно глядя на опера в ожидании самых дурных известий.