Пит Рушо - Время Ф

— Блюм, не надо. Не надо. Помолчи лучше.

— Ладно.

И они поехали к Борщихе…

Мимо заснеженных болот на автобусе до Твери. По мосту через Волгу. Потом электричкой на север. В электричке тепло, но неуютно. Бродячие продавцы: «мороженое сливочное, молочное, крем-брюле, со смородиновой начинкой – десять рублей. Рожок гигант — пятнадцать рублей. Шоколад фабрики «Россия». Молочный, горький, с орехами, изюмом». Заходит маленькая слепая старушка в черных очках, в платочке, в руках струганая еловая палка. Пассажиры думают, сейчас попросит Христа ради и двинется по проходу. Всё сложнее. Она прислоняется к стенке, зыркает из-под черных очков слепым глазом и запевает псалом.

Когда, Спаситель, Ты сотрешьС лица земли обман и ложь?Когда придешь? Дай мне ответ.Когда меня с собой возьмешь?Туда, где горя больше нет…

Следует довольно длинный текст с настоятельным требованием истребления всего живого. Песня имеет отклик в сердцах. Слепая собирает деньги, идет по вагону, ритмично ударяя палкой в пол.

Когда на суд Ты призовешь губителей и палачей?Устала я смотреть на боль, на унижение людей.Прошу Тебя, приди скорей. Всех притеснителей убей.

Тудум-тудум, тудум-тудум. Снег, поля, леса, пакгаузы, бегущая за поездом собака, галка на проводах. Курильщики в тамбуре. Тудум-тудум, тудум-тудум.

— Знаешь, — сказал Блюм, — а песенка «ах, зачем я на свет появился, для чего родила меня мать»…

— Я в девчонку-задрыгу влюбился, для нее я пошел воровать?

— Да. Так вот. Это то же самое, что «До свиданья, наш ласковый Миша»…

— Про олимпийского медведя?

— Да.

С детских лет по приютам скитался, не имея родного угла…До свиданья, наш ласковый Ми-и-ша…

— Невероятно! — она засмеялась.

Митя посмотрел в ее карие глаза и пожелал, чтобы их поезд срочно сошел с рельсов, перевернулся, чтобы в вагоне немедленно погибли все: женщины, старики и дети. Чтобы остались только они с Ганей. Но желание Блюма не сбылось.

Она вытащила из кармана невесть откуда взявшийся журнал с кроссвордами:

— Река в Оренбургской области из четырех букв…

— ГАНЯ.

— Дурак.

— Дурак или дурачок? Ты определись.

— Не боись. Придем к Борщихе — определимся.

— Борщиха, Борщиха… Как-то мне это напоминает Бабу Ягу и Жихарку-удальца. Никто меня на лопату не саживал, в печь не налаживал… Кто она, елки-палки, такая?

— Прибор для измерения силы тока…

— Амперметр…

— Я поражена вашей эрудицией.

— Не заговаривай мне зубы. Кто она?

— Борщиха? Говорят, в ранней юности втайне родила ребенка. Ребеночка задушила подушками и закопала в подполе своего дома. Еще говорят, что Борщихины петухи зимой, в феврале месяце, несут необыкновенно крупные яйца. Эти яйца хранятся до весны, и на Пасху она красит их дегтем. Разумеется, говорят, что она колдунья… Что в бане вместе с другими бабами никогда не моется, потому что у нее хвост. Что во дворе, где-то в омшанике, у нее спрятан крупный черный боров, с которым она и живет как с мужем. Еще говорят, что году эдак в восемьдесят шестом, пытались завести против нее какое-то дело: винокурение, спекуляция водкой, осквернение могил и кража церковной утвари, но следователь скоропостижно скончался, а участковый милиционер упал на мотоцикле в кювет, остался жив, но так и не поправился. Но теперь-то и его уже нет на белом свете.

— Кошка черная у нее имеется?

— Не черная. Но кто-то должен мышей ловить.

«Как такое может быть? — думал Блюм. Воскресшая фея Карабосс, вся эта ерунда. Лестница, на которой исчезают люди. Ганя. Ганя… Её отец — шарлатан. Ганя. И кто я сам?»

Вот так они и ехали. На перекладных. В какие-то жуткие места. Вроде бы не так чтобы очень далеко от Москвы… Люди живут не совсем, конечно, в ярангах…

Попутная машина ехала не в том направлении, куда им нужно было, а туда, куда можно. Потому что колея в снегу и просто так не повернешь. Неторопливые поселяне у дороги в одежде юнисекс: мужики и бабы в телогрейках и валенках. Валенки без галош, по причине белизны снега и отсутствия слякоти.

Всё дальше и дальше. На тракторе «Беларусь» с немыслимым гламурным молодым трактористом, кажется эстонцем, вежливым, как межгалактический эмиссар. Приехали совсем невесть куда: торная дорога закончилась. Даже по полю не проедешь. Буераки, кусты и канавы. Ни домов, ничего. Среди мелких берез остатки штакетника, на заборе кусок жести с надписью масляной краской: ул. Гоголя, 13. Всё. Трактор, прощай. Дыр-дыр-дыр. Потом еще километра три пешком. Очень холодно. Поле, снег, вечер. Ветер. Поземка. Старые скирды соломы, уже проросшие лебедой. Тропинка, заметаемая снегом: через ивняк и заросли ольхи. Кабаньи следы. Замерзшие опенки на стволе дерева. Стук сердца в ушах. Тишина.

— Знаешь, — сказал Блюм, — я тут как-то проходил по рынку… Стоит восточный мужик, продает фейхоа. Хотел купить…Думал, вот, вспомню вкус, тыры-пыры… Не смог. Постоял, посмотрел и ушел.

— Почему?

— Это святотатство. Без тебя это святотатство.

— Спасибо.

— Ганя…

— А вот и огоньки! Видишь?

— Еще километра полтора…

— Главное, не потерять направление.

— Нормальные герои

— Всегда наоборот

— Нормальные герои

— Всегда идут в об-ход.

«Какого, спрашивается, лешего, я сюда приперся?» — думал Блюм, когда они с Ганей подходили к Борщихиной избе. «Ради чего? Чтобы разведать, что произошло с моим дядькой, или чтобы побыть с Ганей? Или вывести Ганю на чистую воду и избавиться от мыслей о ней?» — они шли почти по колено в снегу.

— Деточки! — дверь крыльца открылась. Борщиха была стара, но не безобразна.

— Деточки, проходите живей! — она внимательно и беззлобно посмотрела на Блюма, — проходите.

При слове «деточки» Блюм попытался представить юную Борщиху в подполе с лопатой в руке, но как-то не сложилось.

— В избу, быстро. Ну, здрассьте, здрассьте. Давайте…

В доме было тепло.

— Митя, — сказала Борщиха, — помоги Гане снять обувь. Раздевайтесь. Давайте, давайте. Мокрые все. Сушить надо.

Действительно, джинсы у Мити были мокрые. Борщиха достала две пары ватных штанов, старые валенки. Ганя отвернулась, очень быстро разделась, стянула колготки. Блюм взглянул на ее замерзшие ноги и не почувствовал ничего кроме нежности. Нежности и жалости. Ах, бедное митино сердце. На самом деле Митя был счастлив, просто не знал этого.

Ганя надела ватные штаны, подпоясалась тесемкой и погрузила узкие голые ступни в валенки.