Пит Рушо - Время Ф

— Тебе идет.

— Merci, — она сделала книксен.

— Марш на печку! — скомандовала Борщиха, — живо!

На печке было откровенно жарко и хорошо. Бурые подсолнухи величиной с решето сушились на беленых кирпичах. Какой-то нужный хозяйственный хлам, клещи, молоток, коричневая от жары газета «Сельская жизнь», цветочные семена в коробке из-под «коровок», старая пилотка на гвозде. Темные доски потолка, исполинская балка, шорканье мыши, огромные ганины черные глаза в полумраке.

— Что в столицах? — осведомилась Борщиха, собирая на стол.

— Подмораживает.

— Вишневое или клубничное?

— Вишневое! — одновременно ответили они.

— Сговорились?

— Да.

— Слезайте, заговорщики. Ужинать будем.

— Хороша закуска-капустка, — смеялась Борщиха, раскладывая размятую картошку с тушенкой по тарелкам, — на стол поставить не стыдно, и съедят — не обидно. Прошу без церемоний, Дмитрий, передайте Гане хлеб.

— Мне так кажется, — сказала хозяйка, отхлебывая чай из блюдечка, — что вы, деточки, приехали ко мне, грешной, чтобы узнать… где эти щипцы для сахара? А! Спасибо, Ганечка. Да, узнать: отчего, черт подери, наша старая карга Мария Аполлинарьевна, царствие бы ей небесное и осиновый кол, так сказать, восстала из гроба? Так?

— Так.

Она достала из кармана фартука очки, и нацепила их на нос. Причмокнула железным зубом, потом внимательно посмотрела поверх очков на Митю, потом на Ганю.

— Хорошо, — сказала она, — а-а-а-твечаю: сие есть научный феномен. А феномен, это как раз такая штука, которую не может объяснить никакая наука. Но это ничего не доказывает, — она через очки строго посмотрела на Ганю, — поняла? Вы за правдой ехали, правду слышите. Ганя, то, что Фея Карабосс снова в строю — это вообще к делу не относится.

— Нельзя ли попроще. Вас не смущает, что мертвая старуха через девять дней после кончины…

— Дорогой Митя. Меня это не смущает. Меня это не смущает. Меня радует то, что фея Карабосс смогла помереть хотя бы на девять дней. Вот, Ганя. Понимаешь?

— Ганя может быть и понимает, а я — нет.

— А ты, Митька, ничего не знаешь? Ну ты даешь!

— Ничего почти не знаю… Знаю только про расстрел мичмана. Бах — и всё.

— Аааа, подумаешь, велика беда — мичмана расстреляли. У нас в Бразилии этих донов Педров… Никто бы и не вспомнил. Знать про мичмана, это все равно, что… Ааа. Это такая длинная история.

— Это секрет что ли?

— Да какой там секрет. Секреты только у девушек бывают.

— У девушек еще сюрпризы бывают, — сказала Ганя и толкнула Блюма под столом ногой.

Борщиха на минуту задумалась.

— Вот что, — сказала она, — всю эту ерунду так быстро не расскажешь, правда?

— Ага, — согласилась Ганя.

— И я должна буду, подобно древним скальдам, бардам, мейстерзингерам, трубадурам…

— И акынам.

— И акынам, всё это рассказывать. А ты, Ганечка, мне поможешь?

— Угу. Помогу.

— Мне кажется, что древние скальды, должны были бы рассказывать такие штуки, сидя у огня. Надо бы печку затопить. Митя, не в службу, а в дружбу, сходи в дровяник, принеси охапку дров. А лучше три охапки. Через сени, там дверь… разберешься. Свет зажги. Только зеленый выключатель не трогай.

Сытый Блюм вылез из-за стола и вышел в мерзлые сени. Было слышно, как он громыхает засовом.

— Деточка, — сказала Борщиха Гане, — ты хотела правду узнать? Слушай. Митя очень хороший мальчик. Понятно? Ганя, ку-ку! Я понятно излагаю?

— Да.

— Хорошо, что понятно.

— Это он, или нет? Я его встречаю поздно ночью. Этой же ночью под утро Фея Карабосс отдает Богу душу. Это он?

— Ну, ты даешь! Я тебе что, Мегре? Эркюль Пуаро?

— Ниро Вульф. Мы что, зря ехали?

— Не зря вы ехали, Ганечка. Раз ехали, значит, вам надо было ехать. Не ворчи, слушай старуху. Дальше. Про фею Карабосс. Только факты, без комментариев.

В тот день фея Карабосс напилась кофе. Просто ужас, как лошадь. А на сон грядущий почитала детектив. Очень разволновалась. Не могла уснуть. Приняла таблеточку снотворного. Снотворное не помогло. Она пошла на кухню, шаркая туфлями и прикуривая на ходу папироску, вынула из буфета коробку с лекарствами, все успокоительные таблетки высыпала в тарелку, залила их молоком и съела суповой ложкой. Смерть ее была непродолжительной, но настоящей…

Бух! Сильный удар сотряс стены дома. Бух!

— А! Твой Митя — растяпа любопытная. Говорила же.

Бух! Шаги. Митя появился с дровами, неловко открывая дверь…

— Давай, давай! Заходи, холоду напустишь.

— Я это…

— Разбудил его. Ничего. Щас вернусь, — Борщиха накинула пальто и вышла.

Блюм сложил дрова у печки.

— Как там? — спросила Ганя.

— Я лучше помолчу.

— За умного сойдешь?

— Да.

— Давай печку растапливать. Трубу открой.

Ушедший за дровами Блюм вытащил засов и спустился из сеней по ступенькам в сарай. Пахло скотным двором, но не сильно. На стенах висели корзинки, ржавая двуручная пила, косы. Всякая утварь на полках и просто так. Радиоприемник пятидесятых годов. Банки, канистра, рассохшаяся бочка. Вилы, деревянные грабли, никуда не годный велосипед. Давно ненужная собачья цепь, и опустелое осиное гнездо под потолком. Дрова были сложены за омшаником. А может быть, курятником. Низенькая, но очень прочная дверь в курятник была закрыта на висячий замок. Блюм стал набирать дрова и бересту для растопки, и тут ему показалось, что рядом с ним кто-то есть. Блюм замер. Ему вспомнился грязный саван бабы Мани. Тишина. Ветер тихо шумел в саду, за низкой крышей сарая. Электрическая лампочка чуть звенела, испуская желтый свет. От дыхания Блюма шел пар. И тут он понял, что рядом дышит кто-то еще. Митя немного вспотел и начал медленно поворачивать голову. Никого… Пусто… Ровное, чуть всхрапывающее дыхание слышалось из-за толстой бревенчатой стены курятника. «Корова что ли?»— подумал Митя. «А почему под замком, и дверка такая низкая? Корова-пони. А может быть, там наружу есть большие ворота…» Блюм увидел на высоте своих глаз маленькое окошко, прорезанное в бревнах курятника. Не окошко, а щель, куда, может быть, смог бы протиснуться его кулак. Окно было заколочено железными скобами как решеткой. Митя заглянул в щель и не разглядел ничего. Тьма египетская. Рядом с низкой дверью был выключатель из серо-зеленой пластмассы. Блюм щелкнул выключателем, узкое окошко осветилось изнутри, и Митя увидел перед собой огромную мускулистую согнутую бледную спину, поросшую длинной черной щетиной. Чудовище всхрапнуло и с нечеловеческой силой ударило в дверь. Бух! Блюм выключил свет, но зверь не унялся. Бух! С потолка посыпалась соломенная труха. Бух!