Рубин Алекс - Голос крови. Антология

Он спокоен, даже слишком расслаблен, весело настроен и расположен к общению.

— Что ты со мной сделал? — требовательно спрашивает она.

— Слегка оглушил. Все пройдет, обещаю.

— Зачем ты сюда пришел?

— Я же не мог тебя бросить одну! — удивляется он.

— А зачем ты меня по голове бил? Зачем шел за мной?

— Я чая хотел, а ты явно не была настроена меня им угощать, — он безмятежно разводит руками.

— А пить тебе хотелось — до смерти!

Ее едкий сарказм и раздражение мало его трогают.

— На твое счастье, нет, — усмехается он, и она даже во тьме видит, как опасно сверкают его зубы.

— Включи свет!

— Хочешь меня увидеть? — понимает он.

— Да.

— Тогда позволь вопрос. Ты предпочитаешь блондинов или брюнетов?

— Без разницы, — сухо отвечает она.

— Значит, на мой вкус? — В его голосе слышится улыбка. — Постарше или помоложе?

Тишина.

— Значит, помоложе.

— Почему «значит»?

— Потому что если постарше, об этом говорят, а если моложе, стесняются признаваться. Женская психология.

Он снова улыбается.

— Свет, — напоминает она.

Он поднимается; и тут же раздается щелчок выключателя. Ольга прикрывает глаза ладонью, но вскоре обретает способность видеть и, отстранив руку от лица, резко отшатывается назад.

— Я хотел, чтобы тебе было удобней меня рассмотреть, — весело сознается он.

— Зачем же под самый мой нос свою рожу пихать? — раздраженно спрашивает она.

— Разве это рожа? — взмахнув у своего лица рукой, не соглашается он. — Или я плохо старался?

Старался он хорошо. Даже слишком. Лицо молодое, но в меру. Лет 25–27. Кожа светлая, гладкая. Черты лица классические — прямой нос, высокий лоб. Дивные золотые кудри и красивые глаза цвета океана. Такие же лазурные. Овальные. Безупречные. И улыбка — сахар в меду или мед в сахаре. Зубы, белые как снег, и тело, как у статуи Микеланджело. Давид чистой воды. Только не каменный и стоит не во Флоренции, а перед ней. И улыбается…

— Я заслужил похвалу?

— С какой стати я должна тебя хвалить? — едко огрызается она.

— Можешь и не хвалить, но это оскорбительно, — обиженно замечает он. — Я сделал все, чтобы тебе было приятно смотреть на своего соседа по жилплощади.

— Кого?

— Давай опустим то место, где ты истерически кричишь и угрожаешь мне ментами, — предупредил он, брезгливо морщась. — Последних я не боюсь, как коллег по роду занятий, а первое я страшно ненавижу. Выбор у тебя невелик: согласиться по доброй воле или… тоже согласиться, но уже по иным, менее приятным причинам.

— Ты собираешься остаться навсегда? — ужасается она.

— Навсегда — это слишком много, тем более для долгожителя. Пары недель мне хватит.

— Хватит для чего?

— Мне нужен комфортный отдых. Я на время устраняюсь от дел. Устал.

Он сладко потягивается, хрустит косточками и зевает.

— Позволите прилечь, хозяйка? — осведомляется он, кивая в сторону дивана, на котором она лежит.

— Со мной рядом?

— Я думал — ты спишь в спальне! Тогда я лягу там, — он благодушно разводит руками, направляясь в коридор.

— Ты?..

— Можем и… мы… вместе, — задорно подмигивает он.

— Не можем. Ложись тут. И поклянись мне всеми демонами ада, что ты ко мне в спальню ни ногой.

— Клянусь всеми демонами ада! — вскинув руку, повторяет он пламенно. — Если бы это еще что-то для меня значило…

Он тихо посмеивается, но она не разделяет его веселья.

— Надо же, нежить, а храпит, как живой мужик! — бурчит она, ворочаясь с боку на бок…

* * *

Работа не ладится. Все валится из рук. Мысли путаются и все время возвращаются к тому, что у нее дома, на ее диване, перед ее телевизором, с чашкой ее чая лежит живой вампир. Впрочем, утверждение о том, что он живой, сомнительно…

«Я буду спать», — сказал он, и сколько она не пыталась отвлечься, воображению непроизвольно представлялся гроб с сырой землей и его тело внутри. Хотя утром он, кажется, вполне комфортно чувствовал себя на атласных простынях ее дивана.

— Он всего лишь авантюрист! — внезапно осознает она. — А я испугалась! Поверила! Нужно в милицию звонить…

Она берет трубку, но в ней вместо гудков раздается голос:

— Я же тебя просил без милиции.

Немая сцена. Паника и ком в ее горле.

— Раз ты все равно не работаешь, может, сходим прогуляться? Покажу тебе пару фокусов. Тебе ведь интересно?

Он явно самодовольно усмехается по ту сторону телефона. Ее это злит, но она соглашается. Ей очень интересно…

* **

— Спрашивай, — позволяет он, ухмыляясь.

Они гуляют по улицам города уже битый час. Все это время он молчит и самодовольно улыбается своим мыслям, а она изо всех сил напускает на себя безразличный вид, хотя происходящее уже начинает ее раздражать. Но она терпит. Она очень хочет узнать…

— Брось! — тянет он своим певучим, беспредельно мелодичным голосом. — Ты совершенно не умеешь притворяться. Спрашивай!

— Кто ты?

— Мне казалось, с этим мы уже определились.

— Этого не может быть. Вампиров не бывает!

— Еще как бывают. Или ты полагаешь, что веками неутихающие разговоры о нас — пустая болтовня и вымысел? Уверяю тебя — люди на такое не способны! Всякая ложь в этом мире пропитана истиной. Все, что вы умеете, — обыгрывать и искажать факты.

— Ты не похож на ходячий труп.

— Вот! Самое грубое искажение фактов. Вампиры не мертвецы. Они живые! Существа из плоти и крови. Мы пьем воду и едим пищу, дышим, спим, но мы не способны к самостоятельной выработке необходимой всему живому энергии… Впрочем, я слишком опережаю события.

— Значит, ты правда вампир? Он недовольно морщится.

— Смотря что вкладывать в этот термин. Я не мертв, и кровь пью далеко не у всех. Ведь я волак.

Он улыбается, и на его безупречном лице появляется самодовольное выражение.

— Волак?

— Пьющий женскую кровь. Перевод дословный, — бросив на нее косой взгляд с прищуром, поясняет он.

— А мужчины тебе чем не угодили? — возмущается она. — Почему нам одним такая честь?

— Фу, какая гадость! Мужская кровь горчит, и после нее во рту остается привкус нестиранных носков.

Он гадливо морщится, но продолжает:

— Потребности в энергии она, безусловно, удовлетворяет, но ненадолго. Женщина — вот источник жизни. В ее крови ключ бытия. Поэтому ни один уважающий себя волак не станет пить мужскую кровь. По нашим меркам, это самое низкое из всех возможных падений.

Он замирает, чтобы тут же театрально выдохнуть следующие слова: