Лорел Гамильтон - Арлекин

Вот что мне после такого длинного кино надо, так это забежать в туалет. Кто бы решил мне такую загадку: почему в мужской никогда нет очереди, а в женский — не бывает такого, чтобы не было? Отстояв, сколько пришлось, я все-таки попала в кабинку. Хорошо хоть там чисто было.

Шум остался снаружи, я была одна. Черт, долгая вышла очередь.

Я натянула и застегнула все, как было. Вот что я люблю в наплечной кобуре вместо набедренной — не рискуешь утопить пистолет в унитазе. Внутренняя брючная кобура, которая не цепляется за ремень, наиболее в этом смысле ненадежна. Пистолеты, в отличие от пейджеров, не плавают, а тонут.

Я расправила чулки, радуясь, что не надо больше возиться с колготками — чулки с подвязками в этом смысле куда удобнее.

Я распахнула дверь кабинки — в туалете никого не было. Когда я пошла к умывальникам, увидела на одном из них коробку. А на ней большими печатными буквами надпись: «Анита».

Вот же паразит маленький! Как смог Натэниел сюда пробраться и оставить подарок? Поймали бы его в женском туалете — шуму было бы…

Я вымыла руки, высушила их и открыла коробку. Пришлось разворачивать слои белой упаковочной бумаги, а в них была маска. Белая, на все лицо от подбородка до лба, с прорезями для глаз. И совершенно ровного цвета — на меня смотрело пустое белое лицо. Зачем бы он мне такое покупал? Будь она кожаная и модного фасона, я бы предположила нечто занимательное на сексуальном фронте, но эта маска была не того типа. Конечно, я в масках того типа не эксперт, так что могла и ошибиться. Если так, то идея меня не привлекла. Я вообще маски не люблю, а с бондажем и подчинением у меня тоже отношения не очень. Тот факт, что меня саму в эту сторону слегка склоняет, не уменьшил моей неприязни, а напротив — даже увеличил ее за счет испуга. В других ненавидишь чаще всего то, чего боишься в себе.

Я попыталась сделать выражение лица между бесстрастным и довольным, и вышла, держа коробку в руках. Натэниел ждал у противоположной стены, держа мое и свое пальто и свою шляпу — в помещении в шляпе было бы жарко. Он улыбнулся, когда увидел меня, и направился ко мне:

— Кто-то это оставил в туалете?

Я показала ему, что на коробке мое имя.

— Я думала, ты хочешь сделать мне сюрприз.

— Ты не любишь сюрпризов.

У меня участился пульс — не сильно, но все же, и я встала так, чтобы у меня за спиной была стена. Вдруг я стала рассматривать публику, пристально рассматривать, но вид у всех был совершенно безобидный — по крайней мере не виноватый. Парочки, держащиеся за руки, семьи с детишками — нормальнее не придумаешь.

— Что там внутри? — спросил Натэниел.

— Маска, — ответила я шепотом.

— Можно посмотреть?

Я кивнула.

Он снял крышку и бумагу, пока я разглядывала довольных кинозрителей, выискивая злонамеренных. Одна пара смотрела на нас слишком пристально, но по причинам скорее всего иным.

— Такой вид, будто кто-то начал маску и не закончил, — сказал он.

— Да, слишком пустая.

— И зачем кто-то стал бы тебе такое дарить?

— Ты видел, чтобы кто-нибудь это вносил?

— Коробка большая, Анита. Я бы заметил.

— А не заходила ли какая-нибудь женщина с сумкой больше обычного?

— Не настолько, чтобы такую коробку спрятать.

— Натэниел, ты здесь стоял. Ты не мог не видеть.

Мы переглянулись.

— Но я не видел.

— Блин, — сказала я тихо и с большим чувством.

— Кто-то пытался воздействовать на тебя. Теперь воздействовали на меня, чтобы войти в туалет незаметно.

— Ты что-нибудь почувствовал? — спросила я.

Он подумал, потом покачал головой:

— Ничего.

— Блин еще раз.

— Позвони Жан-Клоду, — сказал он. — Прямо сейчас.

Я кивнула и дала ему подержать коробку, чтобы позвонить с сотового. Пока я ждала, чтобы Жан-Клод снял трубку, Натэниел завернул маску обратно. На этот раз Жан-Клод снял трубку сам.

— Мне сделали подарок, — сказала я.

— И что же тебе купил наш пушистый котенок? — спросил он, совершенно не обидевшись, что я не поздоровалась.

— Это не от Натэниела.

— Говорить загадками — это не твоя манера, ma petite.

— А ты спроси меня, что за подарок.

— Что за подарок? — спросил он, переходя на непроницаемый тон, которым так хорошо владел.

— Маска.

— Какого цвета?

— Кажется, ты совсем не удивлен?

— Какого она цвета, ma petite?

— Какая разница?

— Есть разница.

— Ну, белого, а что?

Он выдохнул — я даже не знала, что он задержал дыхание, — и несколько минут тихо и горячо говорил по-французски, пока я наконец не смогла его успокоить настолько, чтобы он говорил со мной по-английски.

— Это новость и хорошая, и плохая, ma petite. Белая — значит, они здесь, чтобы наблюдать за нами, а не вредить нам.

Я сдвинулась так, чтобы прикрыть рот рукой. Мне хотелось присматривать за проходящей мимо публикой, но совершенно не надо было, чтобы кто-нибудь подслушал разговор, обещавший быть непростым. И выходить наружу я тоже не хотела, пока не пойму, в насколько серьезной опасности мы находимся. Толпа в таком случае — и недостаток, и преимущество. Как правило, злодеи не любят начинать заварушку в толпе.

— А какой цвет означал бы вред? — спросила я.

— Красный.

— О’кей. А кто такие «они», поскольку, как я понимаю, это все значит, что на нас вышла эта самая тайна, кто она там есть?

— Ты права.

— Так кто это такие, эти они? И за каким хреном эти комедии плаща и кинжала с маской? Можно ж письменно или по телефону?

— Я не могу точно сказать. Маску полагалось бы прислать мне, как мастеру города.

— А зачем тогда мне ее посылать?

— Не знаю, ma petite.

Голос у него был сердитый, а обычно его рассердить очень непросто.

— Ты боишься.

— Да. И очень.

— Кажется, нам придется все-таки сегодня ехать в «Цирк».

— Извинись перед Натэниелом за испорченное свидание, но oui, тебе действительно придется сюда ехать. Очень многое нам нужно обсудить.

— Кто это такие, Жан-Клод?

— Название тебе ничего не скажет.

— Все равно скажи.

— Арлекин. Это Арлекин.

— Арлекин? Французский клоун такой?

— Ничего столь веселого, ma petite. Приезжай, я тебе объясню.

— Насколько серьезна сейчас опасность?

Та самая пара продолжала на нас смотреть. Женщина ткнула мужчину локтем, он покачал головой.

— Белая — значит, они только наблюдают. Если нам очень, очень повезет, других контактов не будет. За нами понаблюдают и уедут.

— А тогда зачем нам вообще об этом говорить?