Адская пасть - Джайлс Кристиан
Эвелина чертыхается, а священник крестится.
Глаза, уставившиеся на Галиена, выпучены от ужаса и невыносимой боли. Затем мертвец открывает рот, и оттуда вываливаются личинки, извиваясь и копошась в кровавой луже под ним. Потрескавшиеся, окровавленные губы шевелятся, и утробный голос произносит: — In absentia lucis, tenebrae vincunt. — Слова едва различимы, но в них чувствуется сила, не вяжущаяся с изувеченным телом, словно какой-то упрямый дух поддерживал в нём жизнь лишь ради этих слов.
Галиен оборачивается к священнику: — Что это значит?
Священник смотрит на Мод, а та глядит на Галиена так, что он не знает, что пугает его больше: связанный человек на коленях с кишащими во рту личинками... или эта женщина.
— В отсутствие света тьма торжествует, — говорит она.
Галиен снова смотрит на коленопреклонённого человека — голова того поникла. Какую бы силу он ни призвал, какой бы дух ни всколыхнулся в нём на миг — всё ушло, и теперь он снова обмяк между натянутых верёвок, распявших его руки. Галиен отступает и кивает Можеру. Верзила кривится, поднимает топор, шагает к стоящему на коленях человеку и одним ударом отсекает ему голову.
В этот момент дверь церкви распахивается — на пороге стоит Гисла, а Рейнальд и Ансель ждут в ночной тьме позади. — Никого, — говорит она. — Никто не убегал. Где бы ни были эти люди, они ушли до нашего прихода.
Галиен хмуро смотрит на священника: — Может, он знал, что вы идёте за ним.
— От суда Божьего не скрыться, — отвечает священник.
— И что теперь? — спрашивает Годфри.
— Мы нашли тропу на север, — говорит Гисла. — Танкред пошёл по ней.
— Одного отпустила? — восклицает Годфри.
— Он больше не мальчишка, Годфри, — отрезает Гисла. — Справится сам.
— Веди к тропе, — приказывает Галиен.
***
Лес к северу от деревни густой и тёмный, временами приходится продираться сквозь заросли, прорубая мечами путь через ветви, которые, кажется, тянутся к ним. Но то тут, то там — сломанный побег, молочно-белый в темноте. Примятая поляна фиалок. След сапога в мягкой земле. Знаки, которые такой человек, как Галиен, читает не хуже, чем священник – чернильные каракули на пергаменте. И, как священник, Галиен верит и в другие вещи. В те, что нельзя увидеть. Время от времени меж деревьев раздаётся звук. То ли выдох, то ли хлопанье огромного пламени, рвущегося к небу. И другие вещи, которые нельзя ни увидеть, ни услышать — только почуять. Как человек иногда чует чужой взгляд.
Галиен молчит. Не говорит ни с Годфри, ни с Рейнальдом. Ни с кем. Потому что видит, как остальные ёрзают в сёдлах, оглядываются через плечо, успокаивают лошадей, поглядывают вверх, прикидывая, надолго ли хватит лунного света. Они тоже это чувствуют. Эвелина говорит, что её жеребец нервничает, потому что знает — только дурак поскачет через лес ночью, когда не видно, куда ступать. Но дело не только в этом. Все это понимают.
Мод понимает. В этом Галиен уверен. Её пальцы побелели на поводьях. Она не дёргается, как остальные, но ей страшно. А священник почти не сводил с неё глаз весь день.
Они едут дальше, облака над лесом расходятся, и серебряный свет льётся сквозь прорехи в лесном пологе. И спустя часы, или минуты — Галиен уже не понимает, сколько прошло времени — они взбираются на скалистый холм, переваливают через гребень, и перед ними вырастает замок. Не такой, какими владеют знакомые Галиену лорды, герцоги или принцы, а простое укрепление. Приземистая башня, возвышающаяся во тьме, поглощаемая лесом; точно Христос в толпе прокажённых, думает Галиен.
— Почему мы раньше не знали об этом месте? — спрашивает Годфри.
— На вид недавно построено, — говорит Ансель.
Что-то тревожит Галиена. Дёргает, как холодный ветер теребит плащ. Чувство, такое же смутное, как туман, поднимающийся сейчас между деревьев, что он уже бывал здесь. И всё же — разве бы он не запомнил?
— Что это за чертово место? — выпаливает Ивейн.
— Ни дороги рядом, — говорит Годфри, — ни торгового пути, который надо охранять.
— И ни ручья, ни реки поблизости, — добавляет Фульшар.
— Зубцов нет, — говорит Ранульф, глядя на башню. — Но есть кое-что ещё более странное. — Он поднимает булаву, указывая на тёмные крестообразные бойницы. — Вон там. Видите?
Поначалу Галиен не видит. Но потом понимает: — Они ненастоящие.
Ранульф кивает: — Нарисованы на камне. Видишь, как лунный свет их касается?
— Какого дьявола кому-то понадобилось рисовать бойницы? — спрашивает Ансель.
— Говори, что знаешь, святой отец, — требует Галиен.
Священник разводит руками: — Столько же, сколько и ты, Галиен. Не больше.
Они выбираются из поднимающегося тумана, который клубится за их спинами, словно пытаясь уцепиться за всадников и лошадей, и спускаются во двор замка, где стоит конь Танкреда — один, с расширенными глазами в лунном свете, не привязанный, но не двигающийся с места. Они спешиваются и стреноживают своих лошадей, затем помогают друг другу с доспехами. Застёгивают последние пластины, затягивают ремни, разбирают оружие.
Галиен осматривается. Ни жилых построек. Ни мастерских. Ни колодца. Только замок и двор.
— Ну и куда он провалился, мать его так? — ворчит Годфри, надевая латные рукавицы и плотнее надвигая шлем.
— Ставлю на то, что ублюдок нашёл бурдюк вина и очаг, — говорит Фульшар, натягивая лук. — И я к нему присоединюсь, если мы поскорее не найдём вашего еретика, святой отец.
— Заходим, находим Танкреда, — говорит Галиен своему отряду, — и хватаем всех, кто там есть. Не убивать, если только не попытаются убить вас. Ясно, Можер? — Он поворачивается к верзиле, который держит свой топор как любовницу.
— Как скажешь, Галиен, — соглашается Можер с ухмылкой и кивком.
Галиен оставляет щит привязанным к седлу, берёт длинный меч и ведёт остальных к окованной железом дубовой двери у подножия приземистой башни.
— Давайте покончим с этим, — говорит Годфри, как говорил уже столько раз за эти годы.
«Ты не помнишь?» Он оборачивается и смотрит на Мод, которая наблюдает за ним сквозь темноту, и он гадает, действительно ли это её голос звучит в его голове, или он, наконец, теряет рассудок. Он снова поворачивается к замку и на мгновение застывает перед дверью. Думает о замке, построенном в месте, лишённом всякого стратегического значения, и неизвестным ему лордом. Размышляет, зачем
