Непорочная пустота. Соскальзывая в небытие - Брайан Ходж
Таннер проиграл второй звонок и услышал то же самое, как и в третьем звонке, и в четвертом. Он не мог себе представить, зачем Дафна их хранила. Если для того, чтобы сообщить о проблемах со связью, — значит, они уже сослужили свою службу. Удали их наконец.
А может быть… Может быть, она хранила их как доказательства. Преследования, домогательства, угрозы — вот вам почерк, вот как давно это длится, не хотите мне как-нибудь помочь, ребята?
Таннер перескочил через несколько файлов, чтобы понять, не сделались ли четче более поздние записи. Но они остались такими же, может, лишь с небольшим намеком на то, что голос, желавший быть услышанным, начинал преодолевать помехи, как будто отыскивал путь через туман.
А потом настала пора отложить телефоны. Пришла Берил с Ризом на руках. У нее были запавшие глаза и напряженное лицо женщины, перепуганной до потери сознания, а что до их сына… ну, даже учитывая, что ему всего три, нелегко было понять, осознает ли он вообще хоть что-нибудь. Иногда Риз видел, обращал внимание и сосредотачивался. А иногда смотрел прямо сквозь тебя, словно его интерес увял еще до того, как он успел заметить твое присутствие. Как сейчас. Как, наверное, будет и через десять лет. И даже через сорок. Они до сих пор не нашли ни одного врача, готового пообещать им, что их мальчик когда-нибудь научится говорить, или застегивать липучки на кроссовках, или хотя бы понимать, что он этого не умеет.
Возможно, сегодня виновато было стекло карантинной палаты. Все, что находилось по ту сторону такой толстой преграды, не имело для Риза никакого значения, попросту не существовало.
Если бы это была сцена из фильма, Берил потянулась бы к Таннеру и прижала бы ладонь к стеклу, а он бы сделал то же самое. Тюремная верность. Но он прекрасно знал, что жизнь вечно выставляет сценаристов лжецами. Берил смотрела на стекло между ними так, будто его могло оказаться недостаточно.
— Я в порядке. Это просто предосторожность, — сказал ей Таннер. — Что бы ни сгубило дружка Дафны, оно, кажется, было не заразное.
— Но ты не уверен. — Берил пересадила Риза с одного бедра на другое. — Что с ним случилось? Никто мне ничего не рассказывает.
— Они до сих пор пытаются это выяснить.
Он видел, как на ее лице отражается борьба. Берил хотела поверить ему, но у ее доверия были границы. Таннер давным-давно заразил ее несправедливостью мира, по одному рассказу о работе зараз. Ей не стоило его расспрашивать, если она на самом деле не хотела об этом знать, — иногда у спасательных операций не было счастливого финала. Иногда ты спускал с гор трупы. Иногда ты вывозил живых вместе с мертвыми, и тебе приходилось подыгрывать уцелевшим, которые не желали верить в то, что случилось. Дураки могли выйти сухими из воды, а люди, оказавшиеся у них на пути, — нет. Иногда те, кто больше всего нуждался в помощи, злились на тебя, как будто это ты был виноват в том, что у них все пошло через жопу. Они сопротивлялись. Они упирались и отказывались сотрудничать. Они вели себя так, словно хотели умереть.
А потом до него дошло: Риз. Никто не станет выдергивать трехлетку из детского сада и тащить его в больницу ради него самого. Таннер мог представить себе лишь одну причину, по которой Берил это сделала: тот, кто ей позвонил, намекнул, что, если они не поторопятся, Таннер упустит последнюю возможность повидаться с сыном.
Пока они устраивались в кресле у стены напротив, Таннер наконец-то понял: Берил жила в ожидании чего-то подобного уже очень давно.
* * *
Есть такая штука, которую называют виной выжившего: это когда ты что-то пережила, а другие — нет. Месяцы, годы или целая жизнь вопросов: почему я? Что во мне особенного? Что я такого сделала, из-за чего, в отличие от остальных, заслужила жизнь?
Вот только я этой вины не ощущала. Просто научилась очень хорошо о ней врать, чтобы люди не думали, что со мной что-то совсем неладно. Большинство докторов на это купились. Один меня раскусил. Честно говоря, это было облегчением… хоть с кем-то мне не приходилось притворяться.
Странно, но вместо этого я гадала, почему мне нельзя было пройти этот путь до конца, как девяти предыдущим детишкам. Почему я должна была остаться здесь, застрять в этом мире страданий? Бывали времена, когда я им завидовала. Они не знали, чего избежали, и порой мне казалось, что это было благом.
Если Уэйд Шейверс сказал мне, что было бы лучше, если бы я не родилась, значит, и остальным он, скорее всего, говорил то же самое. И всем им повезло больше, чем мне. Позже я стала представлять, как они лежат в своих тайных могилках в леске рядом с его домом, совершенно не чувствуя, что внутри у них копошатся жуки и черви. Когда поисковые команды откапывали их, они не знали, что происходит, и их души не ворчали — «А это обязательно? Еще пять минуточек, ладно?» — потому что их души были уже не здесь.
Вместо того чтобы оставить прошлое далеко-далеко позади, я не могла перестать думать об этих детях. Мы ни разу не встречались, но у нас было столько общего. Все наши жизни пришли к одной и той же точке, повторявшейся снова и снова.
Они стали мне такими же родными, как Таннер. Семь девочек и два мальчика, два милых маленьких мальчика. Я хотела узнать о них все, что смогу, но узнавать было почти нечего. Никто из них не успел толком пожить от колыбели до могилы. Даже самая старшая из нас едва-едва пошла в школу. Все мы любили кукол, игры, раскраски, «Улицу Сезам» и «Могучих рейнджеров».
Мы все были примерно одного возраста, когда Шейверс нас похищал, но со временем с моим восприятием случилась странная перемена. Все они остались прежними, а я повзрослела. Поэтому теперь я была им старшей сестрой. Я могла представить себя старушкой, седовласой и морщинистой — если я протяну столько лет, — за которой до сих пор таскается выводок братьев и сестер, так и не доживших до второго класса. Они будут ходить за мной хвостом всю мою жизнь. Было бы лучше, если бы никто из нас не родился,
