Лорел Гамильтон - Пляска смерти

Я обернулась к Жан-Клоду:

— Так он свободен или нет?

— Ты вернула меня обратно, и я теперь могу выбирать, Анита.

Я посмотрела на него:

— Не понимаю.

— Ты сказала, что не будешь питать от меня ardeur, если я не освобожусь и не верну себе возможность выбирать. Ты сказала, что это было бы изнасилованием, если у меня нет выбора.

— Не знала, что ты запомнил все, что я говорила.

— Запомнил.

— Я думаю, что сейчас питать на тебе ardeur было бы слишком опасно.

— Ты поклялась, что будешь питаться от меня, если я освобожусь. Я освободился.

— Я тебя освободила.

— Ты уверена? Ты уверена, что моя воля тебе не помогла чуть-чуть?

Хотела я сказать, что уверена, но…

— Не знаю.

— Тогда я выбираю, чтобы ты кормилась.

Я все качала головой.

— Пируй, Анита, пируй на моем теле, пей глубоко из моей воли, пока она не прольется на тебя подобно крови.

— Ты еще не можешь ясно мыслить.

Я встала и пошла прочь — он поймал меня за руку одним из тех движений, за которыми не уследить.

— Я сделал не тот выбор, который сделала бы ты на моем месте. Я не сказал того, что ты хотела от меня услышать, но я свой выбор сделал.

— Отпусти, Реквием.

Он посмотрел на меня и улыбнулся.

— Не хочу. И я свободен, могу не подчиняться. Я дрался за свое возвращение, потому что ты сказала: только в этом случае, только тогда будешь питать от меня ardeur. Отвергнешь ли ты меня теперь, когда я вернулся из битвы победителем?

— А что, если от одного сеанса ты снова попадешь в рабство? Если ardeur снова поглотит тебя?

— Если мне никогда не светит быть поглощенным любовью, что может быть тогда лучше, чем ardeur?

— Похоже на речи наркомана, унюхавшего запах зелья после долгого воздержания.

— Мое сердце умирало дважды. Один раз — когда кончилась моя смертная жизнь, и второй раз — когда у меня забрали Лигейю. И я столько времени ничего не чувствовал, Анита, — ты снова вернула мне способность чувствовать.

Он сел и притянул меня к себе. Я уперлась ему в грудь, едва не угодив ладонью по ране от ножа.

— Это ardeur заставляет тебя снова чувствовать.

Он раненой рукой тронул мое лицо:

— Нет, это в тебе что-то такое есть, что пробудило во мне сердце.

Меня охватил панический страх, что он сейчас признается в вечной любви. Может, и Жан-Клоду он передался, потому что он подошел и положил руку мне на плечо.

Реквием держал меня раненой рукой за щеку, но руку мою отпустил, потянулся здоровой рукой к Жан-Клоду, положил ее ему на талию. Я знала, что через толстый халат он ощутил немного, но это был самый интимный его жест по отношению к Жан-Клоду за все время, что он был с нами.

— До сих пор всегда твой ardeur был одного вкуса с ее, Жан-Клод. — Он не обо мне говорил, а о Белль Морт, потому что «она» без уточнения всегда относилось в их разговорах к Белль. — А вчера этого вкуса в нем не было. Ощущалась только твоя сила и больше ничья. Я знал, что ты стал sourdre de sang, но до вчерашней ночи ты все еще был планетой, вращающейся вокруг солнца силы Белль Морт. Вчера ты стал солнцем, а она — луной.

— Белль была луной, — сказала я.

Он посмотрел на меня с улыбкой:

— Нет, Анита, луной была ты. «Луна — нахалка и воровка тоже: Свой бледный свет крадет она у солнца».[2]

— Что-то цитируешь, — сказала я.

— Шекспир, ma petite. Он цитирует «Тимона Афинского».

— Это я как раз не читала. — Пульс у меня бился в горле, и кровь капала из ранок на шее. — Мне не нужно прямо сейчас питать ardeur, Реквием, и поскольку все сейчас и так идет как-то неправильно, я лучше подожду, пока возникнет нужда.

— В этом есть смысл, Реквием, — сказал Лондон.

Реквием посмотрел на него неприязненно:

— Ты стал бы ждать?

— С разрешения мастера, — заявил Лондон, — я хотел бы уйти.

— Иди, — разрешил Жан-Клод.

Лондон не побежал к двери, но и нельзя сказать, что пошел неспешно. Черт побери, если бы я могла от всего этого сбежать, сбежала бы, не думая. Но от себя не убежишь.

— Все, кто хочет уйти, — свободны, — сказал Жан-Клод.

— Испытание не получится, если нас здесь не будет, — возразила Элинор.

— Испытание закончено. Мы слишком опасны, и мы это знаем.

Элинор не стала спорить и вышла. Нечестивец взял брата за локоть и вывел из комнаты. Кажется, Истина плакал.

— А нам что делать? — спросил Римус.

— Охраняйте нас, если можете.

— Можем.

Кажется, он слегка обиделся, что Жан-Клод в этом усомнился.

— Можете нас охранять от нас самих? — спросил Жан-Клод.

— Не понял, — сказал Римус.

Циско принес бинты и пластырь. Он стоял возле кровати, будто не зная, что с ними делать. Я потрогала шею и увидела на пальцах кровь, но укус был чистый. Много крови не будет, если укус был нанесен правильно, а зная Реквиема, я в этом не сомневалась.

— Антисептик нужен? — спросил Циско.

Римус подошел к кровати и нетерпеливо сказал:

— Ты с ней обращаешься как с оборотнем.

— А, — сказал Циско, попытался положить все это на кровать, остановился, будто не хотел класть между Реквиемом и мной. Он все еще был при пистолете, но уверенный в себе телохранитель испарился и остался неловкий восемнадцатилетний мальчишка.

— Дай ей марли, пусть прижмет к ране, — сказал Римус. — Бинты — это чтобы чисто было вокруг, не для самой раны.

Циско кивнул, будто понял, но протянул мне марлю, глядя куда-то мимо меня. На самом деле он очень старался вообще на меня не смотреть, и я поняла часть его проблем. У меня куда сильнее была видна грудь, чем в начале всего этого. Когда Реквием пил, халат сбился на сторону. Не вся грудь, просто ниже линии шеи, но Циско это сильно отвлекало. Он старался не смотреть и все же таращился, боролся с собой.

Я приложила марлю к ране и запахнула халат другой рукой. Чтобы завязать его снова, мне нужны были обе руки, так что сейчас я только держала его запахнутым. Это дало Циско понять, что я заметила, куда он смотрит. Внезапно мы встретились глазами, и он смутился, чуть ли не панический страх мелькнул у него в глазах, и краска поползла вверх от шеи по лицу. Страх сменился злостью, и он отвернулся, будто я слишком глубоко заглянула ему в душу.

Римус взял у него аптечку первой помощи.

— Иди в зал гробов и скажи Назарету, чтобы кого-нибудь вместо тебя прислал.

— Почему? — возмутился Циско.

— Ты таращишься на ее грудь. Детка, тут тебе не стриптиз. Ты на работе, понял? На работе. Можешь отметить, что она хорошенькая, но не пялиться, потому что это отвлекает.