Елена Блонди - Татуиро (Daemones)

Вот тут она и попросила, чтоб вечером пришел к домику. Сказала, хочет ночью выкупаться.

Пришел. Открыла дверь. Он зашел и купаться не пошли. Вернее, к утру пошли, когда было зябко, но очень красиво — тихо-тихо, будто все вокруг шепотом. И далеко, у мыса, рыбаки торчат на камнях с самоловами. Ушли подальше по холодному песку, она вся пупырышками покрылась. Генка как увидел пупырышки эти, вспомнил Ритку и стал бояться, вдруг начнет его уговаривать, чтоб весь день вместе. Оно, конечно, с Риткой почти и не разговаривают, только привет-какдела, но все равно не хочется, чтоб знала, что он — с другой. Но Оля вытерлась полотенцем как следует, и даже к домику попросила не идти с ней. Ушла сама, по тихой воде, с полотенцем на плечах.

А днем уже сам спросил, можно ли прийти и она разрешила. И еще раз. Все было очень хорошо, и, оказывается, резинку надевать не так уж сложно, и все у него получалось, как надо. Она так сказала, что получается. И удивлялась, смеясь, что в первый раз, не верила. Ну, правильно не верила, была же еще Светочка-Сеточка, из параллельного, но это же было один раз, вместе с Масейкой и Саньком и давно, еще в тринадцать, Генка после и забыл. Тем более, что как-то все было не по-настоящему. С Олей — совсем по-другому. Так что почти не соврал ей. Но после третьего раза, когда днем с сумкой шел, искал ее глазами, а руки и нету поднятой. Подошел, вместо коврика с цветами — большущее покрывало, видно тетка Вера дала, и на покрывале Оля спиной вверх, рядом с ней мужик, взрослый, большой, по лопаткам черные волосы кучерявятся. И девочка, года три, рот в песке, панамка в песке, совком под собой ковыряется, яму копает.

Он постоял-постоял над ними, так чтоб тень на спины не падала, и ушел. Цепку с кольцом на ходу снял, бросил в сумку. Дома сунул снова в ящик стола и уже не доставал.

С Олей он потом говорил еще. Один раз. Она у забора стояла, вешала на веревку всякие трусы и купальники. Сама позвала. Сказала только:

— Геночка, вот ко мне муж приехал. И дочка.

Генка плечами пожал. Не знал, что сказать. Она в руках держала плавки, в которых волосатый днем лежал на покрывале. Спросила:

— Тебе ничего не нужно?

— Нет.

— Может, тебе привезти чего, на следующий год? Или передать поездом, ты встретишь? Не нужно?

— Не знаю.

— Ну, давай я телефон оставлю, хочешь? — из кармана халатика вынула карточку, красивую, с золотыми краешками, — ты только днем звони, по рабочему, хорошо?

— Хорошо.

Генка взял карточку и пошел. Но как-то стало ему смутно. Оглянулся, она стоит, руки опустила, в одной — мокрые плавки комком, на другой браслеты съехали до самых почти пальцев и на руке от них бледные полоски без загара. Генка улыбнулся и помахал ей. Хорошо помахал, старательно. И она улыбнулась, почти засмеялась, волосы закинула назад, сунула, наконец, на веревку этот дурацкий синий трусняк и тоже помахала, хорошо, от души.

Так что еще дней десять, пока они там семейно жарились и плескались, Генка приходил и так же приносил ей бычки, а волосатому мужу таранку, и три пива для них.

А карточку дома прочитал. Юрист, консультант по вопросам недвижимости, решение спорных ситуаций, Лемус Ольга Эдвардовна.

Сунул ее туда, где цепка с кольцом. Там и лежит.

Вышел на вершину, по незаметно пологому боку холма и встал, захватив у горла края куртки. Ветер кинулся на волосы, затрепал, поднял вокруг головы, стал лепить в глаза. Генка натянул капюшон, но сразу скинул, потому что в ушах стало шуршать от жесткого нейлона и было это не нужно, будто он улитка какая в домике, а зачем тогда шел так долго?

Поворачиваясь медленно, смотрел на места, где его родили, не спросив, и где он рос, зная все, особенно, когда маленьким был совсем. Маленькие, наверное, пока ростом чуток повыше травы, поэтому всё видят и знают. А когда он последний раз видел скорлупки от птичьих яиц в траве? Уж и забыл. А стеклянные дорожки улиток, от которых на солнце больно глазам? И еще вот были такие жучки, совсем черные, но на солнце отливали жесткие крылышки зеленым и фиолетовым. Они и сейчас, наверное, есть, но он стал высокий, а они так и остались, в траве, под ногами.

Там, далеко влево, за мысом Огелин — Закатная бухта. Если идти от нее по берегу, то через пару часов — маяк. Днем не виден. Ночью надо смотреть на море и тогда по воде ходит его свет. Левее маяка — только степь. За ее холмами — райцентр, туда идет из поселка дорога, старая и корявая, узкая. А оттуда уже бетонка до города. Но её не видать, далеко. Только вот еще левее насыпаны в степи домики Верхнего Прибрежного. Когда маленький был, очень радовался, что живет у моря и боялся вечерами, засыпая, а вдруг переедут, мать все время причитает, что там школа близко и зимой не надо по грязи и снегу ему пешком таскаться с тяжелой сумкой. Но как же без моря? Рядом и без него? Жалел пацанов из Верхнего, а они всегда завидовали Нижним. Потому в школе дрались.

На полдороге от Верхнего к берегу «Эдема» макушки холмов покрыты щетками сосновых посадок. Темные такие сосны. Кое-где даже белки там есть. И снова степь, степь. Ираида Васильевна говорит, что все холмы здесь — скифские курганы. И может быть, в них — золото. Потому на холмах появляются свежие ямы, но пока что ничего золотого археологи не нашли. Только вот на мысу Прибрежном каждый год летом экспедиция, но там только черепки, пустые могилы и редко-редко — черные от древности монеты, кривые все.

«Эдем» отсюда почти и не виден. Крыши краснеют, но каменюка на склоне их закрывает от глаз. Только мыс Прибрежный виден отовсюду. Огромный, весь в скалах, будто динозавр на лапах поднялся и смотрит в воду, напружив толстую шею.

На поселок и море за спиной Генка не стал оборачиваться. Прошел по низкой траве вершины, стриженой постоянными ветрами и стал спускаться в сторону камня-уха, за которым, в низине, вросшие в землю камни поменьше окружали черное кострище. Там всегда тихо, ветер не долетает. Можно достать из расщелины плоскую деревяшку от рыбного бочонка, посидеть на камне, у черного пятна спаленной земли. И идти дальше, замыкая свой большой круг.

Он съехал по скользкой в тени глине и, обжигая руку, ухватился за каменный выступ над закрытой площадкой. Внизу у кострища, подложив под светлое пальтишко деревянную плашку, спиной к нему сидела Рита. Подтянула чуть сбоку ноги в старых стоптанных сапожках без каблуков, уперла их в углубление в скале и обняла руками коленки. Темные волосы, забранные в хвост, стекали по сгорбленной спине и блестели на зимнем солнце.

46. В ГОСТЯХ У РИТЫ

Посреди степи, на широкой спине древнего холма прилепился камень, вырвался из рыжей степной глины, как лезет из десны зуб мудрости, — не острой макушкой, а неровной площадкой в буграх и впадинах. Оттого, что окружают его торчащие из земли камни поменьше, кажется: еще растет, и со временем стряхнет с себя остатки глины, прошитой для крепости травяными корнями. Кость земли, покрытая сверху шкурой травы, и, если бы время свистело так же быстро, как ветер над холмами, то видно было бы, как ворочается камень, освобождаясь. Но время камней — медленно. Для тех, кто приходит укрыться от ветра, развести костер — они не шевелятся. А для камней, наверное, жизнь тех, кто сидит у костра, подобна капле дождя, упавшей в пламя — мелькнула и нет ее.