Монах. Анаконда. Венецианский убийца - Мэтью Грегори Льюис
Негодование, вызванное этим рассказом, было столь велико, что матери Святой Урсуле пришлось умолкнуть. Когда снова воцарилась тишина, она продолжала, и каждое ее слово вызывало все больший ужас на лице настоятельницы.
– Был созван совет из двенадцати старейших монахинь, и я входила в их число. Настоятельница в весьма преувеличенных красках описала проступок Агнесы и объявила о восстановлении почти забытого правила. К стыду нашего пола, должна признаться, что либо воля настоятельницы в стенах обители была всесильной, либо уединение, обманутые надежды и постоянные накладываемые на себя ограничения настолько очерствили их сердца, что варварский этот приговор был утвержден девятью голосами из двенадцати. Мой голос не был среди них. Много раз имела я случай убедиться в добродетелях Агнесы, а потому искренне ее жалела и по-прежнему любила. Ко мне присоединились мать Берта и мать Корнелия. Мы возражали как могли, и настоятельница почувствовала, что ей надобно уступить. Хотя большинство было на ее стороне, она побоялась открыто вести с нами спор. Она знала, что стоит нам заручиться помощью семейства Медина – и мы окажемся сильнее. К тому же она понимала, что ей не избежать гибели, если Агнеса, ввергнутая в темницу и объявленная умершей, затем будет найдена живой. Поэтому она отказалась от своего намерения, хотя и с величайшей неохотой, и потребовала нескольких дней, чтобы придумать кару, которая будет приемлема для всех, обещав вновь собрать совет, как только примет то или иное решение. Прошло два дня, вечером третьего было объявлено, что на следующий день Агнесу допросят и ее наказание будет смягчено или сделано более строгим в зависимости от того, как она будет себя вести.
Ночью, в час, когда обитель, как я полагала, была уже погружена в сон, я прокралась в келью Агнесы, велела ей ободриться и положиться на поддержку своих друзей, а потом условилась с ней о знаках, какими на допросе буду подсказывать ей, отвечать ли «да» или «нет». Не сомневаясь, что ее врагиня постарается запутать ее, смутить и запугать, я опасалась, как бы у несчастной не вырвали признания, которое поставит ее в опасное положение. Разговаривала я с Агнесой недолго, так как хотела, чтобы мое посещение осталось никому не известным. Я просила ее не падать духом, смешала мои слезы со слезами, которые струились по ее щекам, нежно ее поцеловала и уже собралась уйти, как вдруг услышала за дверью кельи приближающиеся шаги. Я попятилась и торопливо укрылась за широкой занавеской, закрывавшей нишу с большим распятием. Дверь отворилась, и вошла настоятельница в сопровождении четырех монахинь. Они приблизились к лежавшей в постели Агнесе, и настоятельница осыпала ее жесточайшими упреками, объявила, что она опозорила обитель, сказала, что намерена избавить мир и себя от такого чудовища, и потребовала, чтобы она выпила до дна чашу, которую ей протянула одна из монахинь. Зная о роковых свойствах этого напитка, страшась Вечности, на краю которой вдруг оказалась, злополучная девушка самыми трогательными мольбами тщилась воззвать к жалости настоятельницы. Она просила о жизни в словах, которые смягчили бы и сердце дьявола. Она обещала покорно принять любую кару, стерпеть позор, заключение, пытки, лишь бы ей позволили жить. О! Прожить хотя бы еще месяц! Еще неделю! Еще день! Ее беспощадная врагиня равнодушно выслушала эти мольбы, а потом сказала, что сначала намеревалась сохранить ей жизнь и если изменила свое решение, то пусть она поблагодарит за это своих друзей. А теперь пусть испьет яд, моля о милосердии не ее, но Всевышнего, ибо через час заснет мертвым сном. Убедившись, что эту бесчувственную женщину ничем тронуть невозможно, Агнеса попыталась вскочить с постели и позвать на помощь в надежде если и не избежать уготованной ей участи, то хотя бы заручиться свидетелями произведенного над ней насилия. Настоятельница разгадала ее намерение, схватила за плечи, повалила на подушку и, выхватив кинжал, приставила его к груди несчастной, грозя вонзить его ей в сердце, если она вскрикнет или откажется сию же минуту выпить яд. Уже полумертвая от страха, бедняжка не могла более сопротивляться. Монахиня протянула смертоносную чашу. Настоятельница принудила Агнесу взять ее и выпить до дна. Она подчинилась, и ужасное деяние было совершено. Тогда монахини сели вокруг постели. На стоны умирающей они отвечали поношениями. Прерывали насмешками молитву, которой она поручала свою душу Господнему милосердию, грозили ей местью Небес и вечной гибелью. Пусть не чает прощения, твердили они и утыкали страдальческое ложе смерти самыми острыми шипами. Таковы были муки несчастной, пока судьба не освободила ее от злобы этих мучительниц. Она испустила дух, ужасаясь прошлому, страшась будущего, и ее агония могла с избытком утолить ненависть и мстительность ее врагинь. Едва ее жертва перестала дышать, настоятельница удалилась со всеми своими приспешницами.
Только тогда я вышла из моего тайника. Попытаться помочь моей злополучной юной подруге я не осмеливалась, понимая, что ее не спасу, а только обреку себя такой же расправе. Ужас случившегося вверг меня в столь тягостное смятение, что я лишь с трудом добралась до своей кельи. Но, выходя из кельи Агнесы, я осмелилась взглянуть на бездыханное тело той, что была так хороша, так мила! Я помолилась за ее отлетевшую душу и поклялась отомстить за ее смерть, обличив ее убийц, чтобы их не минули заслуженные позор и кара! С большим трудом, вопреки многим опасностям, я сдержала свою клятву. На похоронах Агнесы я, забыв от горя об осторожности, неосмотрительно обронила несколько слов, которые показались подозрительными нечистой совести настоятельницы. С той минуты за каждым моим действием наблюдали, за каждым моим шагом следили. Подручные настоятельницы не спускали с меня глаз, и прошло много времени, прежде чем мне удалось дать знать о моей тайне родственникам бедной Агнесы. Им было сообщено, что она скончалась от внезапной болезни. Этому поверили не только они и ее друзья в Мадриде, но и почти все в обители. Яд не оставил никаких следов на ее лице, никто не догадывался об истинной причине ее смерти. О ней знали только ее убийцы и я.
Мне более нечего сказать.
