Ричард Кнаак - Повелитель крыс

Мгновение, еще одно. Незнакомец сохранял неподвижность. Григорий не выдержал и оглянулся, чтобы взглянуть, на кого же тот смотрит. Взгляд мужчины был устремлен к глухой стене. Однако это нисколько не успокоило Николау. Он обернулся к незнакомцу и обнаружил, что к нему успела присоединиться женщина лет пятидесяти в еще более старинной одежде — такой, какую согласно воспоминаниям Григория носили в Париже в конце восемнадцатого века. Женщина, как и молодой человек, смотрела вправо, за спину Григория.

Да что тут такое творилось?

Григорий перестал разглядывать двоих вновь прибывших и, схватив Терезу за плечи, потряс. Нет, она упорно не просыпалась. Он попытался коснуться ее сознания, но на его пути встала непробиваемая стена.

Оглянувшись на застывшие в неподвижности фигуры, Григорий не без изумления обнаружил, что их уже шесть. Из четверых появившихся один был древним стариком, а другой — малышом лет пяти. Одеты они были сообразно моде разных веков. У одного из людей костюм только пару лет как вышел из моды, а на другом красовалось платье времен английской королевы Елизаветы I.

Первая из неожиданно появившихся в комнате фигур вдруг задвигалась. Движения у нее получались замедленные, затрудненные, а когда молодой человек наконец повернулся к Григорию, он снова замер и не мигая уставился на него.

Глаза у него были серо-голубые.

За то время, пока этот молодой человек поворачивался к Григорию, в комнате прибавилось гостей. Все они были разного возраста, мужчины и женщины, между собой их разделяли века. Вот уже двое развернулись к Григорию и не мигая, воззрились на него. И у них тоже были серо-голубые глаза.

— Григорий!

Радость переполнила сердце Григория при звуке этого голоса. Он оторвал взгляд от странной компании, к которой каждый миг кто-то прибавлялся. Глаза у Терезы покраснели, но она, похоже, начала кое-что соображать.

— Тереза! Приготовься! Мы немедленно уходим отсюда!

— Уходим? Мы разве должны уходить?

Николау не стал ей отвечать, понимая, что она еще не вполне адекватна. Постаравшись забыть обо всем прочем, Григорий поставил перед собой одну-единственную задачу — унести их обоих отсюда куда угодно, пока не произошло ничего еще более ужасного.

Но сосредоточиться ему помешал саркастичный смешок. Григорий тут же узнал его и проклял того чародея, который в безумии своем сотворил крылатый ужас, прозванный им Фроствингом.

Обернувшись к безмолвной компании, Григорий чуть было не попятился от изумления. Людей уже насчитывалось больше двух десятков, и все они не спускали серо-голубых глаз с него. Та часть сознания Григория Николау, что еще была способна мыслить аналитически, отметила, что люди выстроились клином. Радовало только то, что острие этого клина пока еще не заполнено.

Только он успел отметить это обстоятельство, как перед ним материализовался человек, которого как раз и не хватало для того, чтобы клин приобрел недостающее острие.

Широко открыв серо-голубые глаза, на Григория смотрел Петер Франтишек.

— Итак… — проговорил высокий худощавый старик. Одет он был в точности так же, как тогда, когда Григорий видел его в последний раз, вот только лицо у него стало жутко бледное. Можно даже сказать — мертвенно-бледное. Франтишек произнес слово, и тут же вся, дотоле безмолвствовавшая компания, как по команде, открыла рты, и хор произнес то же самое слово, и голоса у всех до единого звучали одинаково. То не был голос Франтишека, хотя манера была, несомненно, его. Но что-то было в этом голосе до боли знакомое.

— Итак… — повторил хор. Было похоже на странный, пугающий спектакль в театре марионеток, вот только кукловода и веревочек видно не было. — Вот так… сюрприз. А что я здесь делаю?

Григорий стоял, мысленно спрашивая себя о том же самом.

А что я здесь делаю?

Он… нет — они смотрели на него пытливо и настороженно, словно только он мог ответить на этот вопрос.

Что я здесь делаю. Я?

«То есть — я. То есть…»

Глядя в двадцать пар глаз такого же цвета, что и его глаза, Григорий испытывал ощущение, будто смотрит в какое-то жуткое кривое зеркало. Он понимал, кто смотрит на него всеми этими глазами.

На это был только один ответ: он и они — одно и то же. Он был ими, вернее, они были им.

Та сила, что стояла за его вековым проклятием, что обитала в доме, и неотступный зов, и вечно склабившийся грифон — все это был древний злой колдун.

И этим злым колдуном был сам Григорий Николау.

XXI

— Фроствинг! — воззвали все голоса как один. — Я повелеваю тебе появиться!

Не веря своим ушам, Григорий услышал, как грифона окликнули именем, которое присвоил ему он. Он-то думал, что прозвище для Фроствинга он выбрал сам, а оказалось, что это было задремавшее воспоминание… а значит, он таки действительно сам дал ему эту кличку — только очень давно. Мысль эта и волновала, и пугала.

Еще Григорий понял, что Франтишек и все прочие говорили отнюдь не по-английски. Приглядевшись повнимательнее, он начал замечать, что их губы артикулируют не те слова, что они произносят, и у него появилось большое подозрение, что все они говорят на том самом таинственном языке, на котором он заклинал грифона. Интересно, не на этом ли языке заговорит он сам, если откроет рот?

Вверху захлопали крылья, и в комнате появился Фроствинг. Григорию было крайне неприятно видеть грифона наяву, а еще более неприятно было наблюдать разительную перемену в габаритах чудовища. Фроствинг, скажем так, «во плоти» ростом едва доходил Григорию до пояса. Правда, так ли это было на самом деле, сказать было трудно, поскольку грифон простерся ниц перед вставшими клином людьми, а более всех — перед Петером Франтишеком.

— Объясни мне это, мой милый маленький оборванец. Объясни, почему обе мои ипостаси живы?

Каждое движение Франтишека, каждый его жест, каждую гримасу в точности копировал каждый из тех, кто составлял клин. Каким-то непостижимым образом сознание повелителя наполняло каждого из них. Но еще более ужасало Григория то, что он чувствовал: где-то еще притаились другие, их множество, и их разум соединен с разумом тех, кто стоял клином напротив него.

Повелитель Фроствинга возродился в виде коллективного разума.

Грифон поднялся, а Тереза в страхе застонала. Григорий прижал ладонь к ее губам, но опоздал. Снова все взгляды обратились к нему. Даже глаза моргали в унисон. Даже брови у всех одинаково нахмурились.

— А еще объясни, откуда он знаком с этой женщиной?