Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

Ворвавшись на кухню я, натурально, не обнаружил там ни следа померещившейся мне кулинарной активности: мебель и посуда стояли точно так, как я их вчера оставил, а аромат свежесваренного кофе уступил место запаху пустоты, состоящему из струйки беспризорного сквозняка да легкого потяга пыли. И было что-то еще. К вышеперечисленному настойчиво примешивался слабый, но, тем не менее, отчетливый запах гниющей плоти. Тот самый запах, что мог исходить только из находящегося двумя этажами выше полиэтиленового кокона.

Я в измождении опустился на стул, начиная чувствовать себя загнанным в ловушку зверем, могущим найти конец своим страхам лишь в неминуемой смерти. Неужели это все – плоские шутки моей совести? Может ли быть, что мое подсознательное раскаяние столь велико, что я сам съедаю себя изнутри, стремясь к самопокаранию? За что судьба так немилосердна ко мне? Я не сумел сделать карьеру, мне не удалось создать нормальную семью, в истории с женитьбой я выставил себя на посмешище, и даже злодея из меня не вышло. Сплошные неудачи. И если сейчас я позволю происходящему накинуть петлю на мой рассудок, то грош цена всей моей жизни. Выйдет, что мои родители рожали и кормили меня зря.

Рассуждения мои были прерваны самым безобразным образом: в душе включили воду. Я вздрогнул и, потеряв нить мысли, обратился в слух. Сомнений быть не могло – там кто-то мылся, что нетрудно было заключить из характера доносящихся оттуда звуков. Плюс ко всему, моющийся еще что-то не то бубнил, не то напевал себе под нос, подобно многим, развлекаясь во время этой каждодневной процедуры. Так всегда поступала Мартина… Мартина! Мартина!!! О, мой Бог, как же опротивело мне это имя за последнее время! Раньше такое нейтральное и ничем не выделяющееся, теперь оно буквально грызло мое нутро, жужжа и беснуясь в нем, как отбившийся от роя слепень. Оно стало мне ненавистно. Зачем вообще дают имена шлюхам? Достаточно было бы их просто нумеровать!

Пение под аккомпанемент струящейся воды стало громче. Теперь я уже мог разобрать отдельные слова. Это была песня, которую почти всегда напевала в душе Мар… моя жена – не очень-то разнообразная в своих привычках дама. Что-то вроде: «…и построим мы вместе уютное гнездышко…». Ну что ж, для нее гнездышко я уже построил. Однако же ей там, пожалуй, не слишком уютно, иначе разве стала бы она столь истово донимать «архитектора»?

Я вздохнул и поднялся, с неохотой направившись к ванной комнате, почему-то избранной покойницей для ее очередной мертвяцкой истерики. Страха у меня не было, ибо я был уверен, что и на этот раз ничего там не обнаружу, да и измотан я был к тому времени уже настолько, что нервная система моя словно одеревенела и не желала больше реагировать на такого рода раздражения. Я поймал себя на мысли, что судьба моя, в сущности, перестала меня интересовать так, как раньше и, если мне суждено сгинуть в утробе прожорливой нечисти, то так тому и быть.

Мои предположения оправдались: по мере моего приближения к источнику беспокойства доносящиеся оттуда звуки становились все глуше и расплывчатей, а когда я дернул дверь ванной комнаты, иссякли совсем. Словно издеваясь надо мной, что-то утробно зарычало в трубах, и после этого все окончательно стихло.

Храбрясь, я, уверенности ради, прошелся по всем комнатам притихшего дома, заглядывая даже в те углы, которые обычно обходил вниманием, и громко ругаясь по поводу наглости привидений и собственной избыточной впечатлительности. Лишь на чердак я подниматься не стал, убедив себя в том, что там ничего не изменилось, и заглушив тем самым первые ростки проклюнувшегося страха. Я чувствовал, что просто не вынесу более вида треклятого рулона садовой пленки и торчащего из него бурого острия кола, проткнувшего мертвое тело моей неверной супружницы. Удивительно, но вдовцом я себя все еще не ощущал, несмотря на то, что со времени утраты моей «второй половины» прошло уже достаточно времени, чтобы свыкнуться с мыслью о наступившем одиночестве. Впрочем, и дом, хоть и выглядел теперь пустынно, осиротевшим не казался, храня в своих комнатах, комнатках и коридорах незримое присутствие чего-то. Чего-то неродного мне. Нечеловеческого.

К сожалению, описанными выше переживаниями мои злоключения не окончились. Сам дом, сами стены, казалось, подыгрывали терзающим и мучающим меня силам, словно видя во мне своего врага. Каждый угол, каждая трещина в плинтусе и каждая вещь, когда-то составлявшие привычное и родное мне окружение, выглядели теперь чуждо и даже зловеще. Я жил в вечном напряжении, каждую минуту ожидая какого-то подвоха или выпада в свой адрес. У меня возникло чувство, что все окружающее лишь выжидает удобного случая, чтобы растерзать или проглотить меня, а быть может, учинить надо мною еще более ужасную расправу. Но самое страшное было то, что я не имел ни малейшего представления, с кем или чем имею дело. Природа моего врага оставалась для меня загадкой, и загадка эта доставляла мне неслыханные мучения.

Когда пару дней спустя я, придя домой после рабочего дня, переступил порог опротивевшего мне жилища, в нос мне ударил резкий, как никогда прежде, тошнотворный запах тления. Он был столь острым и невыносимым, что я насилу сдержал приступ рвоты, зажав рукой нос и рот и инстинктивно отпрянув назад.

Поразмыслив некоторое время и придя к выводу, что дальнейшее выжидание ничего мне не принесет, я, пересилив себя и внутренне чертыхаясь, переступил порог еще раз. Запах как будто поубавился, должно быть, частично выветрившись через открытую дверь, так что я смог относительно спокойно оглядеться, не рискуя добавить к уже имеющейся вони кислый запах рвоты. Включив свет, я внимательно обследовал обстановку и, установив, что в ней ничего не изменилось, вновь обошел весь дом, скорее в угоду собственной браваде, чем с какой-то определенной целью. Что делала тут покойница в мое отсутствие? Зачем она тревожит меня и мой дом, снова и снова возвращаясь сюда и таская по комнатам свои гниющие члены?

Была ночь. За окном грохотало и шумело – шла гроза. Частые вспышки молнии, на долю секунды предшествующие сопровождавшим их раскатам грома, озаряли угрюмое убранство моей спальни, включая большую двуспальную кровать с высокими лакированными спинками, ближайшая к двери половина которой с известного времени пустовала, навевая малоприятные думы.

Из-за этой грозы с ее регулярными грохочущее – агрессивными выпадами уснул я лишь около полуночи, да и то не очень крепко, ибо прежняя безмятежность моего сна ушла теперь безвозвратно, безжалостно изгнанная сбрендившей моей совестью. Когда же робкий сон все же смежил мне веки, пришло первое, неуверенное сновидение с Мартиной в главной роли. Она, одетая во что-то белое и развевающееся на невидимом ветру, смотрела на меня грустно и укоризненно, однако молча. Ее волосы развевались вместе с одеянием, а за ее спиной неподвижно висела завеса тьмы. От секунды к секунде выражение лица моей покойной жены менялось, белки ее глаз все больше краснели, за искривленными в злобной усмешке губами хищно сверкнули зубы и, наконец, все лицо ее превратилось в маску лютой ненависти. Ненависти ко мне.