Олег Маркеев - Таро Люцифера

Он опустил забрало шлема.

И солнце померкло. И мир погрузился во тьму…

Вскрикнула ночная птица.

Над травой ползла густая кисея тумана. Стволы деревьев тонули в молочном мареве. Среди разрывов в плотной листве крон светлячками роились звезды.

Удушливо пахло болотной сыростью. Холод, поднимавшийся от земли, пробирал до костей.

Корсаков сорвал бархатистый на ощупь длинный лист, рассеченный на узкие зазубренные лоскутки. Помял и поднес к носу. Вдохнул щекочущий еловый запах.

«Папоротник. Значит, лето, — медленно родилась мысль. — Но хотелось бы знать, где?»

Он осмотрелся. Лес лесом. Глухомань.

— М-да. Занесло.

В сознании уже мутнели и умирали, как туман на рассвете, воспоминания о битве.

«Рыцарем, пусть даже и на поле боя, быть приятнее. Однозначно, как выражается Жириновский. Определенность не может не радовать. А кто я сейчас, и, главное, где? Хрен его знает».

Корсаков почесал лоб. С удивлением обнаружил на голове верный «стетсон».

Шляпа и Жирик убедили, что находится в… В общем, в более привычном для себя времени. Точку в пространстве можно было определить позднее.

Он встал, отряхнул от лесного мусора плащ. Подобрал палку. Попробовал на колене ее прочность. Решил, что за посох и дубинку вполне сойдет.

Развернулся, выбирая, куда направить шаги. Принципиальной разницы не нашел. Трава по колено. И никаких признаков тропинки.

— Надо дождаться рассвета, — решил Корсаков. Наученный опытом последних суток, добавил: — Если он тут бывает.

Поворошив посохом в траве, набрал сухих веточек и толстых коряжек. В кармане нашел зажигалку. И полпачки «Кэмела». Вид классического верблюда несказанно обрадовал.

— Есть в жизни непреходящие ценности, — усмехнулся он.

Чиркнув зажигалкой, развел слабенький костерок.

Тьма отступила и загустела на границах круга, очерченного светом огня.

Корсаков присел на корточки, прикурил от тлеющей хворостинки.

Увидел себя со стороны. Грустно усмехнулся. Рекламный ковбой, да и только.

Закинув голову, выпустил к звездам струю дыма. Стал следить, как табачное облачко, подсвеченное огнем, поднимается к дырам в плотной массе листвы. Звездочки мирно помигивали алмазными глазками.

Корсаков выбрал одну, самую симпатичную на его взгляд, и стал ждать, когда она коснется рваного края дырки в листве, в которой она плавала, как светящийся головастик в лужице.

Сигарету докурил до самого фильтра, а звездочка не сдвинулась ни на миллиметр.

— Пуф! — выплюнул остатки дыма Корсаков.

По его минимальным знаниям астрономии, с грехом пополам усвоенным в школе, такого просто не могло быть.

Небо проворачивается, или земля вращается, что не суть важно, со скоростью градус в четыре минуты. Иными словами, за десять-двеннадцать минут, что горит сигарета, звезда по всем законам небесной механики обязана была сдвинуться почти на полсантиметра.

— Е-мое, опять попал! — Корсаков в сердцах сплюнул.

Швырнул скомканный фильтр в огонь.

За черной ширмой кустарника, со всех сторон огораживающего полянку, послышался шорох и сиплое дыхание.

Корсаков схватился за посох. Вскочил на ноги, лицом к источнику звука. Хватило сообразительности перешагнуть через костер, поставив огненную преграду между собой и незваным гостем.

«Только бы не звероящер какой-нибудь!» — хихикнула в голове глупая мыслишка.

Кусты с треском раздвинулись. На поляну выползло мохнатое бесформенное существо, ростом с теленка. Оно постояло, прячась в сумраке. Потом гнусаво вскрикнув, распалось на три части. Каждый комок, переваливаясь и шурша травой, пополз к огню.

Корсаков напрягся. Непонятно что, возможно даже не имеющее отношение к животному миру, достаточно разумно брало его в клещи. Он резко нагнулся, выхватил из костра самую крупную корягу.

Ближайший ком вступил в круг света. Из-под груды ветоши на Корсакова глянули мутные глаза. Пламя высветило изрезанное морщинами лицо. Опиралось человекообразное существо на толстую палку с мощным набалдашником на конце. Рука, сжимавшая палку, выглядела вполне человеческой. Правда, не знающей горячей воды и мыла.

Два других мохнатых существа, откинув с голов накидки, тоже показали свои человеческие морды. Именно морды, потому что обезображенные коростами и шрамами лица иначе назвать язык не поворачивался.

От гостей кисло пахло бомжами. Тягучий и тошнотворный запах этот Корсакову был хорошо знаком. И опыт общения с обитателями клоаки жизни подсказывал, что бомж, конечно же, человек. Но порой уже наполовину — затравленный зверь.

— Что буркалы выкатил, срань господня? — суровым голосом обратился он к тому, что выполз на свет первым.

Обвешанные всяческой рванью существа переглянулись.

Тот, в ком Корсаков опознал старшего, издал нечленораздельный чавкающий звук. Резко смахнул с себя рванную накидку.

Пламя осветило его лицо, почти до глаз заросшее бородой. Волосы на голове были заплетены в косички: две спускались с висков, одна змеей сползала по затылку. Густые брови нависали над глазницами, почти скрывая блеск глубоко запавших глаз. На мужчине были широкие бесформенные штаны неопределенного цвета, рубашка с завязками у горла и меховая жилетка. Мех ее вытерся, как на лишайном псе; остались клочья шерсти, торчащие жалкими островками среди засаленной кожи.

Растревожив пламя костра, слетала ветошь с двух оставшихся существ. Танцующие блики выхватили из полумрака фигуру мужчины и женщины.

Женщина была молодой, но убогой, со впалой грудью, сухими плетями жилистых рук. Лицо обезобразил бордовый нарост, свисавший с нижней губы и бугристой пеной облепивший подбородок. Одежда ее состояла из синего цвета юбки с остатками золотого шитья и холщовой рубахи с оторванными рукавами.

Второй мужчина был самым страшным в компании. На месте носа у него зияла дыра с рваными краями, правый глаз залеплен сочащейся гноем лепрой, рот с напрочь отрезанными губами щерил щербатые зубы. Волос на черепе было еще меньше, чем шерсти на жилетке вожака. На теле болтался камзол неопределенного цвета. Штаны он соорудил из двух мешков, соединенных на живую нитку. Живот у мужчины был впалый, как у отощавшего волка.

Бомжей такой степени запущенности Корсакову встречать не доводилось.

— Так, срань господня, вам тут делать не фига! — объявил он.

Для пущей доходчивости угрожающе махнул пылающей головешкой.

Женщина ткнула в Корсакова скрюченным пальцем.

— Le sorcier! Tuer le sorcier![29]

Визгливый голос болью ввинтился в уши Корсакова.