Людвиг Павельчик - Рыдания усопших (сборник)

Все, вероятно, могло бы окончиться хорошо, если бы я не убил ее. Да-да, если бы не убил… Ведь мог же я просто вышвырнуть ее из дома, посмеяться, пострадать, найти другую работу и жить дальше? Безусловно, мог. Но я так не поступил. Вместо этого я убил мою Мартину.

А что же мне было делать, когда я, купив в театральной кассе билеты на какую-то сентиментальную дурь и заехав за ней на работу в надежде сделать сюрприз, получил его сам, и какой! Не стану сейчас вдаваться в подробности, доктор слишком противны мне воспоминания об увиденном, скажу лишь, что прозрение лавиной накрыло меня, погребя под собой мгновенно. Я уверился, что иллюзия моего благополучия была именно иллюзией, причем самой жестокой и беспардонной из когда-либо испытанных мною.

Я не выдал своего присутствия, но отправился домой и стал ждать, мешая тошнотворную горечь предательства с полынной горечью вермута.

Внизу щелкнула дверь. Пришла Мартина. Жена. Нежная и соскучившаяся. Я поднял с пола пояс от халата и пошел ее встречать.

Этим поясом я захлестнул ее ненавистную шею и давил отчаянно, бездумно и бесконечно долго, а ослабил хватку лишь тогда, когда глаза ее помутнели, большой синюшный язык вывалился наружу, а отлетевшая душа, хихикнув, через приоткрытое окно скользнула в черное небо».

За время моей работы мне приходилось видеть много формально раскаявшихся убийц, насильников и растлителей, слышать множество признаний и внимать самым подробным повествованиям о свершенных деяниях, чаще приводимых, увы, с нескрываемой бравадой либо с целью некоторого рода саморекламы. Сегодняшняя же исповедь сидящего напротив меня человека, до нуля изжевавшего фильтр «Пэл Мэла», была другой, что стало мне ясно уже с первых его слов. Она была проникнута настоящим чувством, и даже делая скидку на небывалые способности некоторых пускать пыль в глаза даже прожженным профессионалам, это было очевидным. Для меня, протершего не одни штаны на этом стуле и выпившего не одну цистерну кофе за размышлениями о мотивах схожих деяний, не оставалось сомнений в том, что сегодняшнюю историю я слышу не от нашедшего новый вид экстремального развлечения фантазера, но от гонимого диким страхом больного человека, безусловно, верящего в то, что говорит.

Однако же причина, вызвавшая в Германе Аше такую сильную эмоцию, как страх, была мне пока неясна и, снабдив своего визави новой сигаретой, я всем своим видом побудил его рассказывать дальше.

«…Еще некоторое время после того, как ее тело перестало трепыхаться и обмякло, отказавшись жить, меня радостно трясло от сознания собственной суровой решительности и верности свершенного. Я корчился и ежился под воздействием одна за одной пробегающих от темени до копчика странных волн удовлетворения, знакомых, должно быть, лишь серийным убийцам да растлителям малолетних. Впрочем, такие же волны можно почувствовать, посадив себе на голову канарейку или кого-нибудь в этом роде и потерпев секунд десять. Кто пробовал, тот знает. Странный тик корежил мой рот, превращая его в неподвластную воле гротескную гримасу, а за ушами нестерпимо щекотало.

Но, как я уже упомянул, это дивное чувство длилось лишь несколько мгновений и сменилось паникой, заставившей меня буквально визжать и крутиться на одной ноге, как полоумного. По мере нарастания моей критичности к проведенной акции и осознания несопоставимости испытанного наслаждения и цены, которую придется за него заплатить, мне становилось все хуже и хуже.

Признаюсь, тогда я думал лишь о цене юридической, о последствиях, которые для меня определит суд, но не о тех взысканиях, что будут наложены на меня инстанциями, обладающими несравненно большими полномочиями… Теперь же, понимая это, я чувствую, что не выдерживаю более напряжения и не в силах сохранять темп предложенного мне марафона. За эти недели я постиг многое и не иду на самоубийство лишь из-за трусости, как не открыл бы добровольно двери в вольер с визжащими от голода свирепыми псами, даже зная, что рано или поздно кто-то сделает это за меня. Я не сложно говорю?

Впрочем, буду придерживаться сути. Поняв, что избавиться от тела любимой мне сегодня вряд ли удастся, не рискуя вызвать подозрения неминуемых свидетелей, я решил дождаться ночи. Но, как назло, какая-то авария с водопроводом привела в наш, обычно тихий, район целую колонну специального транспорта, под завязку набитого рабочими, так что моим планам по тайной загрузке потяжелевшей вдруг Мартины в мой пикап не суждено было сбыться. Я отчаянно жалел, что так и не удосужился сделать прямого выхода из дома в гараж, что решило бы проблему. Конечно, сам по себе сверток с супругой излишнего внимания вызвать не мог, но вопросы полиции, которые, как я был уверен, непременно последуют, заставят очевидцев вспомнить все мелочи, уже не выглядевшие бы столь безобидно.

Я начал перебирать в голове возможные альтернативные решения.

Посаженные по периметру моего участка деревья еще не достигли сколько-нибудь внушительных размеров, и каждый метр территории великолепно просматривался со всех сторон, что делало идею «домашнего погребения» нереалистичной.

Мой камин в гостиной, хоть и функционировал, размеры имел крошечные, так что кремация в уютной домашней обстановке тоже отпадала, хотя я уж и бензопилу из подвала приволок.

Забетонировать, заасфальтировать или замуровать мне мою Мартину было также некуда, как не было у меня и взрывчатки, чтобы разнести любимую на молекулы.

Искусством телепортации я не обладал, и какой-нибудь герметичный гроб у меня на крыше не завалялся, а просто оставить ее лежать на диване было бы неловко из гигиенических соображений…

Чердак! Я был счастлив, что он пришел мне в голову. Когда-то, одержимый идеей стать садоводом-любителем и выращивать для моей Мартины свежую редьку, я приобрел целый рулон плотной полиэтиленовой пленки, вознамерившись соорудить из нее теплицу и ближайшей же весной добиться первых результатов. Но еще до наступления той весны задор мой, как часто бывает, испарился, и намерение это безвозвратно ушло в прошлое, оставив мне рулон намотанного на жердь целлофана, который так и лежал на чердаке нетронутым, внося посильную лепту в царящий там бедлам. Я полагал, что он уже никогда не сможет быть мне полезен и подумывал о том, чтобы продать его вполцены кому-нибудь из соседей. К счастью, я не успел совершить эту глупость.

Добрых полтора часа я провозился, оборачивая вознесенную мною на чердак супругу толстой, скользкой и неудобной в обращении полиэтиленовой пленкой. Мне постоянно казалось, что где-то я все же оставил небольшое отверстие, через которое мог бы вырваться наружу запах испортившейся Мартины, и тур за туром накладывал на становящийся все более бесформенным кокон все новые и новые слои целлофана, пока, наконец, не израсходовал его весь без остатка.