Александр Матюхин - Философия манекена

— Только если это ни к чему не обязывает…

— Абсолютно, — Арсений протянул руку, — только при обещании, что никто из конкурентов не сможет купить такого славного манекена, как ты.

— Что ж… — Евгений колебался ровно полминуты, потом протянул руку в ответ, — вот мое обещание.

6

Денег, которые дал Арсений, хватило на новые лекарства отцу, на хорошие ужины в течение недели, на то, чтобы запастись мясом и картофелем и на новое платье для сестры. На этот раз скандала в доме не наблюдалось. Мать, услышав о новой перспективной работе сына, на которую он в скором времени должен был перевестись, всплакнула, растерла разбухшие и почерневшие веки, и ушла в тесную кухню. Сестра же словно опять стала прежней, маленькой, озорной, не испорченной студенческой жизнью девчонкой. Она кружилась в узком пространстве комнаты, задевая кровати, звонко смеялась и кокетливо развевала подолы платья.

— И как ты догадался, что оно мне подойдет? — спрашивала сестра, а потом добавляла, — ты лучший брат на свете! Я всегда знала! — словно это не она несколько дней назад рассказывала в университете о том, что скорей бы ее брат пропал без вести, чем продолжал стоять с удочкой в руке за витриной магазина.

Евгений не знал об этом и тихо радовался вместе с сестрой. Он даже закурил на кухне, догадываясь, что ему никто не запретит. Не в этот день. И дал покурить отцу, хотя мать обычно была против. Отец тоже обрадовался, по его оживленному взгляду видно было, что он хоть немного, да радуется жизни. Бедняга уже давно не пробовал хорошего курева, поэтому часто и громко кашлял, но все равно улыбался. И Евгений улыбался в ответ. По кухне витал сизый полупрозрачный дымок, а на душе было спокойно.

Первые ночи Евгений не спал, ворочался, лежал с открытыми глазами, все размышлял и размышлял. Никак он не мог понять, что Арсений хочет и чего добивается. Вроде бы выходило все логично и в определенной степени выгодно в первую очередь для Евгения. А с другой стороны, как-то непонятно было. Душу человеческую показывать, стоя истуканом в магазине? Открывать людям глаза на сущность разума, изображая рыбака или, скажем, какого-нибудь столичного стилягу? Вот уж странно. Почему же Арсений называет это искусством?

Не находя ответа, Евгений ворочался до утра, потом вставал в хмурое утро, сам хмурился, шел на работу и стоял там неподвижно с удочкой в руке. Часы отрезали равномерные ломти времени. Кто-то приходил, кто-то уходил. Евгения трогали за рукав, поправляли, разглядывали через стекло, или делали вид, что разглядывают, а сами ловили собственное отражение в витрине. А он все размышлял. Иногда приходили детишки, но уже не группами, а поодиночке, и вели они себя не столь задиристо. Вечером, после работы, они не поджидали его, а растворялись в сером тумане, и были слышны только их звонкие, гулкие вопли и визг. Каждый день Евгений ждал, что придет Арсений, но тот не появлялся. Евгений размышлял и по дороге домой, и ночью, и в беспокойном сне.

Однажды утром он решил попробовать нащупать в себе что-то, что можно будет инициировать, как душу. Открыть ее, показать. Он покрепче сжал в руках удочку, посмотрел на небо, напрягся, не зная, что делать и ощущая растерянность. Следовало заглянуть внутрь себя, но он совершенно не знал как это. Может, постараться избавиться от посторонних мыслей? Где-то он читал об этом. В книжке очень легко все выходило.

Евгений долго и упорно смотрел на секундную стрелку часов, отбрасывая мысли, не замечая посторонних звуков и шумов. Он сосредоточился до такой степени, что на лбу и висках выступили крупные, словно горошины, капли пота. Мысли в голове сначала превратились в хаотично бегающих мурашек, потом замедлили свой бег, обратившись амебами, как бы сделались мелкими, невесомыми, и вот уже Евгений почувствовал, подумал о том, что вроде бы чувствует льющееся изнутри тепло, видит какой-то слабый свет или еще что-то… но в этот миг к нему подошел хозяин магазина и залепил весомую затрещину, вышибив из головы не только образы и свет, но и последние мысли.

— Совсем обалдел, что ли? — просипел хозяин зычно, и от него пахнуло дешевым одеколоном вперемешку с терпким сигаретным запахом, — мне пот с тебя вытирать что ли? Манекены не потеют, слышь?

Евгений бы промолчал, но сознание было взбудоражено, слова сами полезли сквозь предательски приоткрытый рот, будто те самые мысли-мурашки в своем хаотичном беге нашли-таки свободный лаз наружу.

— А шли бы вы! — сказал он и присовокупил ряд нецензурных слов. Вдруг все речи Арсения, сказанные им в трактире, стали ясны и понятны. Они сложились в образ, осветились смыслом! Ну, конечно, искусство! Любое искусство всегда страдает! Униженные и оскорбленные все — люди от искусства. Будь то актеры, поэты или художники, писатели, философы, мыслители, всякий свободолюбивый человек — он от искусства, он наполнен мыслью, он выворачивает душу наизнанку, отдает ее людям. И манекены — зеркало души. Красота изящной позы, застывшего мгновения — все это не видно людям, которые стремятся нажиться, заработать в одночасье кучу денег, накормить до отвала своих толстых жен и круглых детей, купить себе сотни машин и тысячи квартир. Как же они увидят чистые души, когда уткнулись носами в собственные кошельки?

Евгений устремился к выходу, не замечая, что цепляет полки и роняет на пол рыболовные снасти. Какой же здесь здесь затхлый воздух, пропитанный насквозь запахом дешевого одеколона! У самого входа он сообразил, что держит в руках удочку. Развернувшись, Евгений швырнул ее в хозяина магазина и выскочил на улицу.

В волнении он пересек дорогу и долго шел по тротуару, не замечая людей, спотыкаясь, падая, вставая и снова ускоряя шаг. Затем он вдруг резко остановился, будто что-то вспомнил, похлопал себя по карманам и вынес на свет визитную карточку. Нашел глазами телефонную будку, побежал к ней, опять же через дорогу, едва не угодив под колеса автомобиля, но, не заметив этого. Уже в телефонной будке, отгородившись от мира стеклянной дверью, он перевел дух и вытер ладонью обильный пот. Ему казалось, что от ладоней тоже пахнет одеколоном, старым дешевым одеколоном. Потом Евгений набрал номер и когда после длинных гудков услышал знакомый голос, сказал:

— Здравствуй, это Евгений. Ты говорил что-то на счет новой работы?

7

Они встретились спустя час и снова пошли в трактир для манекенов. Людей там было немного, пахло не очень приятно, но общая атмосфера вдруг показалась Евгению удивительно теплой, дружественной и даже в какой-то степени родной. В застывших позах сидящих за столиками людей он увидел выражение того единственного, высокого Искусства, которое ценилось во всем мире и признавалось наивысшим. Теперь это были не просто люди, а светящиеся души.