Антоний Оссендовский - Люди, боги, звери

Затем Иван наклонился ко мне и зашептал:

— Расскажу тебе, пожалуй, одну историю. У меня был друг в Забайкалье. Из ссыльных, по фамилии Гавронский. Сколько лесов прошли мы с ним в поисках золота, сколько гор облазили — не счесть!

Был у нас уговор: что ни найдем — все делим пополам. Но он неожиданно ушел в тайгу к Енисею и исчез. И вот спустя пять лет доходит до меня слух, что нашел он золотую жилу и разбогател. А позднее стало известно, что его убили вместе с женой… — Иван помолчал с минуту и снова продолжал: — Мы сейчас находимся в его хижине. Здесь он жил вместе с женой и где-то неподалеку на реке добывал свое золотишко. Никому не говорил — где. Крестьяне в округе знали, что у него в банке полно денег и что он продает золото правительству. Здесь их и убили.

Иван подошел к печке, вытащил горящую головешку и, подавшись вперед, осветил пол.

— Вот они, эти пятна крови на полу и на стене. Это их кровь, Гавронских. Так они и не сказали, где золото. Добывали его из глубокого шурфа на берегу реки и хранили в погребе под сараем. Ни слова не вымолвили… А как я пытал их… Боже, как я их пытал! Поджаривал на медленном огне, выкручивал пальцы и наконец выдавил глаза. Все зря. Отдали богу душу, ничего не сказав.

Немного подумав, он быстро добавил:

— Эту историю я слышал от крестьян.

Бросив головешку в огонь, Иван тяжело рухнул на скамью.

— Пора спать, — буркнул он и затих.

Еще долго слушал я его тяжелое дыхание и бормотание. Он ворочался с боку на бок, не выпуская изо рта трубки.

Утром мы покинули зловещее место, хранившее память о тяжких муках и злодейском преступлении, и снова пустились в путь, пока наконец на седьмой день путешествия не достигли горной цепи, сплошь поросшей у основания густым кедровым лесом.

— Отсюда до ближайшей деревни восемьдесят верст, — объяснял мне Иван. — Люди забредают сюда только осенью, во время сбора орехов. Раньше никого не жди. В этих местах много птицы, зверья и орехов, будешь жить припеваючи. Видишь реку? Захочешь к людям, иди по течению, ближайшее селение там.

Иван помог мне соорудить жилище из глины. Впрочем, это была не обычная мазанка. Основой для нее стала глубокая яма, образовавшаяся на том месте, где раньше рос вывороченный бурей огромный кедр. Глиной скрепили торчащие из земли корни, а сверху накидали сучьев и веток, создав таким образом подобие крыши. Это сооружение мы обложили для прочности камнями и засыпали снегом, чтобы было теплее. Постоянно открытый вход в хижину должна была охранять все та же найда. В этой берлоге я провел в тепле два месяца, не видя ни одного человеческого лица и не имея вестей из большого мира, где свершались грандиозные события. Я жил в этой могиле под корнями рухнувшего дерева один на один с дикой природой, в постоянной борьбе за существование и непрерывных волнениях за судьбу своей семьи. Иван уехал на другой день, оставив мне мешок сухарей и немного сахара. Больше я никогда его не видел.

Борьба за жизнь

Итак, я остался один. Вокруг простирались заснеженные леса из вечнозеленого кедра, торчали голые кусты да виднелась полоска замерзшей реки. Лес и снег! Вот она, сибирская тайга! Как долго придется мне жить здесь? Найдут ли меня большевики? Узнают ли друзья, где я? Что с моей семьей? Эти вопросы не давали мне покоя. Скоро я понял, почему Иван привел меня именно сюда. На нашем пути попадалось много уединенных мест, куда редко заглядывали люди и где я находился бы в полной безопасности. Но Иван все повторял, что приведет меня туда, где легче жить. Так оно и оказалось. Особое очарование этих мест таилось в кедровом лесе и бесконечных сопках, поросших кедровым стлаником. Кедр — великолепное, могучее дерево с раскидистой вечнозеленой кроной, он притягивает к себе все живое. Там, где растет кедр, всегда кипит жизнь. То белки затеют гвалт, прыгая с ветки на ветку, то резко прокричит поползень, то стайка снегирей с пунцовыми грудками живым пламенем промелькнет в ветвях, то шустрым маленьким войском налетят щеглы и наполнят кроны деревьев веселым щебетом, а то стремглав, петляя от дерева к дереву, пробежит заяц, а за ним, еле видный на снегу, прокрадется белый горностай, и только движущееся черное пятнышко — кончик его хвоста — скажет, что зверек рядом. Подходил к моему жилищу, осторожно ступая по обледенелой снежной корке, благородный олень, а как-то пожаловал в гости с высоких гор и сам хозяин тайги, бурый медведь. Эти живые впечатления отвлекали меня, уносили черные мысли, порождали желание во что бы то ни стало выжить. Когда становилось совсем уж тошно, я взбирался на вершину ближайшей возвышавшейся над лесом сопки и смотрел на красневшую на горизонте гряду утесов. Это был уже противоположный берег Енисея. Там обитали люди, там были города, в которых жили мои друзья и враги. Где-то там находилась моя семья. Иван знал то жгучее чувство одиночества, которое предстояло мне пережить, и это было второй причиной, по которой он привел меня сюда. Со временем я даже стал скучать по своему спутнику, который, хоть и был убийцей Гавронских, заботился обо мне, как родной отец: седлал лошадь, рубил дрова, словом, делал все, чтобы мне было легче переносить обрушившиеся невзгоды. Много зим провел он в полном одиночестве, наедине со своими думами и с дикой природой, один пред ликом Всевышнего. Как никто знал он муки вынужденного одиночества, но тем не менее научился достойно переносить их. Для себя я решил, что если мне суждено встретить здесь смертный час, то перед концом, собрав последние силы, постараюсь взобраться на вершину сопки, чтобы до последней минуты смотреть в ту сторону, где за бесконечными лесными далями находятся мои близкие.

Но раскисать было нельзя, да и заботы брали свое. Моя и без того трудная и суровая жизнь превратилась теперь в сплошную борьбу за существование. Тяжелее всего было заготавливать бревна для найды. Упавшие, засыпанные снегом стволы деревьев примерзали к земле. Мне приходилось сначала подкапывать их, а затем, используя длинную жердь как рычаг, понемногу передвигать в нужном направлении. Чтобы как-то облегчить задачу, я подыскивал деревья на склоне сопки: карабкаться вверх было трудновато, зато потом бревна легко скатывались вниз. Вскоре мне повезло. Недалеко от моей лачуги во время сильной бури рухнула огромная лиственница — великолепный лесной гигант. Она надломилась у основания и теперь лежала, припорошенная снегом. Обрубив дерево со всех сторон, я решил перетащить его, хоть это было и сложно, к хижине, но тут увидел, что на свежих срубах выступила смола. Щепа такого дерева была для меня нежданно обретенным сокровищем: одной искры хватило бы, чтобы разгорелся огонь. Отныне я всегда держал наготове запас лиственничной щепы, чтобы, вернувшись с охоты, побыстрее согреть озябшие руки и вскипятить чай.