Андрей Дашков - Презумпция виновности

Парни согласно закивали. Мозгляк всегда говорил правду, а ведь не каждый может позволить себе такую роскошь и такое извращенное удовольствие… Тем не менее момент был чрезвычайно напряженный. Я видел, что примерно половина команды колеблется и решает, не присоединиться ли к Хорькам. Одно неверное слово или движение, один неверный ход Мозгляка, малейшая уступка или признак слабости – и нас с ним затопчут, сметут с лица, превратят в бесформенные куски окровавленного мяса…

Но босс не дрогнул. Его голос остался таким же спокойным и таким же презрительным:

– Я сегодня добрый. Поэтому личного оружия не лишаю. Можешь взять себе и пару банок тушенки. Мы не изверги, голодом морить не станем. А теперь – пшел вон! И недоноска своего забирай!

Последнее относилось к младшему Хорьку. Старший в течение нескольких секунд переваривал услышанное, злобно двигал желваками и пыхтел через ноздри, но в конце концов понял, что ничего не добьется. А если будет настаивать, то себе же сделает хуже. Не знаю, успел ли он пожалеть об ошибке, однако обратная дорога для него все равно была закрыта. Мозгляк не из тех, кто принимает обратно вышедших из игры.

Поэтому старший Хорек молча повернулся и пошел прочь. Младший засеменил за ним, то и дело оборачиваясь. На его бледной острой мордочке застыл страх. И для этого был повод.

Когда братья отошли шагов на пятьдесят, Мозгляк выразительно посмотрел на меня и кивнул головой.

Мы давно понимали друг друга с полувзгляда, хоть я этого порой и не желал. Делая то, что приказано, я не утруждал себя ни единой мыслью, навеки признав его превосходство. Это и были те самые «другие» таланты старины Ганса…

Рука метнулась к поясу и выхватила из кобуры пистолет. Через мгновение ствол уже был направлен старшему Хорьку в затылок. Оставалось нажать на спуск. Все эти действия совершались абсолютно автоматически, помимо сознания. Недаром в прошлой жизни я считался лучшим и преданнейшим из вассалов.

С такого расстояния я никогда не промахиваюсь. Не промахнулся бы и в этот раз, если бы…

Если бы адская боль не взорвала череп. Мне показалось, что он действительно раскололся, бесполезные мозги забрызгали небеса, а глазные яблоки были выброшены в черный космос и насажены на острые пики звезд. И как осколки разбитой бутылки рассыпалось сознание…

Очнулся.

Чувствую себя побитой собакой.

С трудом перевернулся набок, затем встал на четвереньки. Потряс тяжелой головой, в которую будто кто-то напихал килограммы смятой жести…

Вспоминаю все, что было минуту (не больше) назад. Я перепутал человека с компом. Чего это будет стоить, кроме болевого шока? Чем придется расплачиваться?

Рядом стоит Мозгляк с моим пистолетом в руке. Смотрю в том направлении, куда шагали Хорьки. Недолго прошагали…

Вижу две пары сбитых подошв: огромные, косолапо разваленные, принадлежат старшему Хорьку, а узкие, остроносые, неуклюже вывернутые – младшему. Словно даже мертвый недоносок стеснялся своей неуместности. Эти подошвы мертвецов намного красноречивее, чем лужи крови или выпущенные кишки…

Слева от меня по-прежнему стоит безмолвный строй. В глазах Жасмин читаю жалость. В глазах остальных – презрение и насмешка.

Я опозорен. И это нельзя изменить или исправить.

Мозгляк, сделавший за меня грязную работу (вот тебе и хилые рыхлые ручки!), наклоняется и бьет меня рукояткой пистолета по челюсти.

Я падаю. Что это – увольнение?

Если бы босс пустил меня в расход вместе с Хорьками, я бы не возражал, принял бы это как должное. Мозгляк всегда прав. Я понимаю, каково ему. Есть причина для раздражения. Я разочаровал его. Я разрушил иерархию, которую он выстраивал так долго и поддерживал с таким трудом. Я лишил себя авторитета – и этим частично подставил под удар его спину, бросил тень на хозяина. Но я не виноват – боль ослепила меня.

Стоило сейчас заикнуться о своей «невиновности», и Мозгляк наверняка пристрелил бы меня. Но я не сделал этого. Неписаный кодекс поведения предусматривал иное.

Мне не хотелось больше жить. Я обнаружил свое полное ничтожество. Я не мог убивать – и, значит, был в Зоне меньше, чем нулем.

Самурай знал бы, что делать на моем месте. Я поступил примерно так же, однако вместо живота порезал себе вены.

Но Зона – не Дзипангу. Здесь не спрячешься от позора и угрызений совести нигде, даже за краем смерти, – во всяком случае, надолго.

Наступало воскресенье. И я тоже воскрес для новых страданий…

Я знал, какой день недели, потому что Мозгляк аккуратненько зачеркивал числа в рукописном календаре. Создавал хронику нашего похода. Непонятно только, на кой хрен она сдалась: в канцелярии Суда своих писарей хватает. А еще он вел дневник и прятал его в сейфе. Не сомневаюсь, что и про меня там есть много чего интересного. Хотел бы я заглянуть в эту тетрадочку хотя бы краешком глаза!

Утро выдалось прекрасное, и еще до полудня я понял: случится что-то плохое. Может быть, самое худшее.

Мы ехали мимо одичавших садов. Деревья цвели, наполняя потоки ветров своим свежим благоуханием. Кое-где еще блестели капли ночного дождя, словно жемчуг, забытый в спальне ночной красоткой. Тучи унеслись, и с умытых небес лился теплый искрящийся сок. (Хорошо сказал! Наверное, перед смертью на поэзию да на сантименты потянуло.)

Мозгляк вылез наверх, чтобы насладиться природой. Этот никогда своего не упустит. Он поздоровался со мной как ни в чем не бывало. И я понял: жизнь моя продлится не дольше этого чудесного дня… Мне в общем-то безразлично, каким будет «увольнение». Пуля в висок – самый быстрый и безболезненный вариант. Это могло бы утешить, если бы только я не знал о неизбежном воскрешении! В лучшем случае снесу себе кусок черепа и стану паралитиком. Так что придется найти убийцу помилосерднее, чем я сам. Но среди «каинов» искать бесполезно, а Мозгляку я для чего-то нужен, хоть и не понимаю, для чего именно.

– Жизнь коротка, и надо успеть взять от нее все! – поучал меня босс, развалившись на диване и самодовольно поглаживая брюхо. И щурил водянистые глазки, как сытый кот. Я сильно сомневался, что его жизнь действительно коротка.

У горизонта яблоневый цвет сливался в бледно-розовую пену, которая пузырилась поверх зеленого моря и скрывала изуродованную землю. Вблизи сады напоминали рваное и окровавленное платье невесты. Наш бронепоезд вспарывал неподвижное облако ароматов, разбивал хрустальный айсберг тишины, будто черный смрадный ледокол, и волочил за собою траурный шлейф дыма. Это было похоже на осквернение чистой душой и телом девственницы железным орудием насилия. Ритуал, старый, как вера…