Максим Жуковец - Ясныи день

Там, на море, гуляя вместе с маленькой девочкой, я невольно любовался необычным притягивающим светом. Светом настоящего счастья, с которым она принимала любые подарки жизни.

— Скажи, что такое, по-твоему, счастье? — задал я тогда малышке взрослый вопрос.

— Счастье — это когда много улыбок, когда много любви. Это — когда много-много добра. Счастье — это когда всем хорошо. Когда радостно.

— А что заставляет тебя быть такой радостной, Лена?

— Я рада, потому что все люди вокруг — мои знакомые. Все цветы и травы, все зверюшки и птицы в лесу — мои знакомые. Лес — мой большой и добрый друг. У меня много друзей, — с этими словами она рукой показала на пляж, к которому мы приближались. Пляж был усеян многочисленными отдыхающими.

— И я всех их люблю, — добавила она.

— Ты хочешь сказать, что любишь всех этих людей? — удивленно спросил я.

Она посмотрела на меня ласково и с недетской осмысленностью мягко ответила:

— Да, Максим. Очень люблю.

— Как можно любить человека, которого не знаешь? — вслух размышлял я над словами девочки.

— «Я» знаю их всех. И тебя «Я» тоже знаю, — в тот раз она снова как-то странно произнесла местоимение я… Её интонация выделяла это слово, неся в себе некий глубинный смысл. Здесь и далее, используя разные шрифты, я стараюсь подчеркнуть это её особенное смысловое произношение, которое, как вы вскоре поймете, обладало сакральным внутренним значением. Тогда же, ещё не зная этого значения, я, взглянув на Лену, просто сказал:

— Действительно, меня ты уже знаешь. Но знать всех невозможно. Даже жизни не хватит, чтобы перезнакомиться со всеми этими людьми и пообщаться с ними. Наша жизнь так коротка, Леночка.

Она улыбнулась и ничего не ответила. Она взяла мою руку обеими своими и прильнула щекой к моему локтю. Так мы и стояли некоторое время. Потом я другой своей рукой погладил ее по волосам. Она опять заговорила. Тихо, самозабвенно и пылко она произнесла:

— Счастье — это море. Счастье — это Вселенная в зрачке каждого глаза. Счастье — это бьющееся сердце в груди ближнего. Это музыка природы в тишине горного леса. Это — журчание ручья. Счастье — это ты, Максим; это — Олег. Счастье — когда я могу видеть вас, когда я могу видеть их, — она вновь показала рукой на пляж. Потом тихо воскликнула: «О, Боже, сколько света! Неужели ты не видишь, Максим? Свет везде! О, Боже, сколько света…»

Она отпустила мою руку и, обратив свои ладони к солнцу, закружилась. Она кружилась и смотрела в небо, на огненный шар и облака. Она говорила удивительные слова, а я завороженно слушал её — кружащуюся маленькую красавицу:

— Песок окутан светом. Небо золотое. Твои волосы, твои глаза, Максим, залиты светом. Свет окружает нас. Счастье окружает нас. Мы утопаем в волнах этого счастья, как в океане. Но люди не чувствуют, они не видят. Ты не видишь, Максим, что счастье заливает всю Планету… В этом счастье живут наши души, и, если ты знаешь свою душу, ты знаешь всех…

Уже тогда эти слова показались мне слишком необычными, тем более для языка девятилетней девочки. Может ли ребенок сказать такое? Может ли? Если бы я своими ушами не услышал вышесказанное непосредственно от Лены, никогда бы не поверил, что это — слова маленького ребёнка…

Может быть, действительно, мы многое не знаем о наших детях? И, наверное, потому, что «наши дети — не наши…». Они рождаются и живут возле нас, а мы порою даже не представляем, что целый мир, гигантский и своеобразный мир, спустился на Землю и заключил в себе ребёнка. Этот мир — это очень сокровенное нечто. Очень сокровенное… Это — другая жизнь, другая реальность… По крайней мере, так показалось мне, когда я увидел другую жизнь, услышал и почувствовал её в глазах Лены, в её поступках и словах, во всей красоте, которая царила рядом с малышкой. Другая жизнь постепенно приоткрывалась и мне, преподнося свои шокирующие грани ровно настолько, насколько хватало во мне силы понимать её. Стараясь понять, я остро нуждался в обществе смуглого мужчины с пшеничными волосами и его маленькой красавицы- дочки. Их присутствие казалось мне необходимым из-за множества накопившихся вопросов… Да, события последующей жизни приносили мне много вопросов. Судите сами…

Мне снился сон. Невероятно красивый и чёткий сон. Я видел себя где-то на природе, на лесной полянке, среди благоухающей травы и тысяч цветов необычных и ярких красок. Полянку окружали хвойные деревья, как будто светящиеся изумрудной зеленью — настолько насыщенным был цвет их кроны. Пели птицы, стрекотали кузнечики — мне это было ясно слышно в моём сне.

Помню, что просто и беззаботно я гулял по полянке, вдыхая запах лесных трав и любуясь красотой леса, когда вдруг зазвучали голоса. Неведомо откуда доносившиеся голоса пели торжественную, добрую и ласковую песню, благость которой, наверное, не сможет передать ни один из живущих на Земле. Потом я увидел, как под звуки этой песни из чащи леса вышел человек. Он приближался ко мне медленно и величественно. Его обрамлял нимб света, сиявший ярко, подобно солнцу. Возле головы свет как бы сгущался и был особенно ярок. Когда мои глаза привыкли к свету, и, когда человек подошёл ко мне довольно близко, мне открылись черты его внешности — необыкновенная, ангельская красота.

Незнакомец был высокого роста. У него были длинные, золотистые вьющиеся волосы, белая кожа и большие добрые глаза. Его одежда — чёрный хитон, сверху до низу расшитый золотыми свастиками, полностью прикрывала тело, но не могла скрыть Геркулесовой мощи.

Подойдя ко мне, незнакомец несколько минут рассматривал меня. Он смотрел мне в глаза. И я не мог отвести взгляда. Не мог, потому что чувствовал — там, за этими добрыми глазами, кроется великая сила. Мне почему-то показалось, что древность этой силы огромна.

— Кто ты? — спросил я у великана.

— Мой прекрасный Бог, Я — это Ты. Я тот, кого Ты в себе называешь «Я», — ответил он.

Помолчав, но так нисколько и не определив, кто же все-таки стоит передо мною, я повторил вопрос:

— Кто ты? Что ты есть такое?

— Где-то глубоко в сердце Ты всегда будешь помнить меня, Максим, — ответил он.

Его голос был спокойным, мягким и тихим. Но ясным. И само его присутствие наделяло меня какой-то отрешенностью, защищенностью, небывалым спокойствием и даже блаженством. Не хотелось ничего делать. Не было возможности как-либо волноваться. Было только блаженство.

Он глазами показал мне наверх — на круг яркого света возле его головы. Почему-то подумалось: он хочет, чтобы я смотрел на этот свет. И я начал смотреть.

Яркий свет, окружавший великана, пульсировал. Светящееся гало вздрагивало каждую секунду, к тому же оно дышало — то расширялось, то сужалось медленно и плавно.