Альберт Санчес Пиньоль - В пьянящей тишине

Как истинные ирландцы, после каждого поражения мы с энтузиазмом принимались готовиться к новой борьбе. Подобная настойчивость термитов в конце кон­цов подорвала силы неприятеля. Счастливый день насту­пил. В то утро, гуляя по улицам Дублина, я чувствовал на себе обычную гражданскую одежду, а не костюм, наде­тый для отвода глаз. Дело было не в одежде, а совсем в другом: я не испытывал страха. Англичане отступили.

Я сказал, что это был счастливый день, но он быстро кончился. Очень скоро перед моими глазами предстала безрадостная картина. Наши вожди правили страной с тем же деспотизмом, как и англичане. Понимание это­го не рождается вдруг, его трудно принять, но мало-по­малу человек приходит к такому заключению. В самом деле, в чем состояло различие между заседаниями в Букингемском дворце и совещаниями нового правительст­ва? Оно правило с той же прагматичностью, на основа­нии тех же деспотичных и бесчеловечных принципов, как это делал ранее любой английский генерал. Они за­нимались лишь тем, что поддерживали порядок, кото­рый мы так ненавидели. Ирландия для них была не це­лью жизни, а лишь способом достижения власти. Но здесь они наталкивались на серьезное противоречие: судьба Тома, жертва Тома и всех других Томов.

Нашей родиной было не географическое понятие, а мечта о будущем. Мы были патриотами, но отнюдь не считали, что мужчины и женщины Ирландии превосхо­дят во всем мужчин и женщин Англии. Или что ирланд­ская картошка вкуснее английской. Вовсе нет. Извращенности английской империи мы противопоставляли безграничное великодушие. Вражеские солдаты были лишь человеческими пулями, направляемыми самыми темными интересами на Земле. Нами же двигала на­ивысшая идея свободы. Поэтому изгнание англичан ви­делось нами как начало иного, нового мира, в котором было больше равенства и внимания к людям. Руководи­тели новой Ирландии, однако, ограничились тем, что за­менили имена оккупантов на свои собственные. Гнет из­менил свою окраску, только и всего. Это было подобно непотребному бреду: англичане еще не закончили вы­вод оккупационных войск из Ирландии, а новое прави­тельство уже расстреливало своих бывших товарищей.

Как могло произойти, спрашивал я себя, что после де­сятилетий, даже веков борьбы против Англии мы вос­пользовались первыми глотками свободы для того, что­бы убивать друг друга? Где таится невероятная способность людей предавать основополагающие жиз­ненные принципы? Я отказался от незначительной должности в новой администрации. Не затем я сражал­ся с могущественным аппаратом Британской империи, чтобы заменить его уменьшенной копией. Записаться в ряды новых подпольщиков я тоже не желал. Граждан­ская война не может быть целью, это кошмар. Кажется невероятным, но за год, который прошел с момента вы­вода английских войск, погибло больше ирландцев, чем за всю войну.

Никому не пришло в голову наслаждаться миром – ни новому правительству, ни старым борцам за свободу. Неожиданно для меня все те, за кого я еще недавно, не раз­думывая, отдал бы жизнь, стали совершенно чужими людьми. Раньше люди прятали оружие, а они скрывались за ним. Самым невыносимым было осознание того огром­ного расстояния, которое отделяло меня от тех, кого я счи­тал близкими мне людьми. Я не мог их ненавидеть. Я про­сто не мог их понять. Как будто со мной, говорили инопланетяне. Моя родина раньше мне не принадлежала. Но и теперь, когда она могла стать моей, я чувствовал се­бя иностранцем. Однажды бессонной ночью я вспомнил Тома. Как бы он поступил? Что бы думал? Продолжил бы борьбу или стал сотрудничать с новым правительством? Я думал до самого утра, но пришел к единственному за­ключению: Тома нет, он мертв.

Я не покинул ряды борцов за общее дело – можно ска­зать, что это общее дело покинуло меня. Внутри будто умерло что-то, гораздо большее, чем вера. Я потерял все значения слова «надежда». В самом деле: история Ирлан­дии всегда была историей ее борьбы, справедливейшей борьбы. И если в Ирландии, где все было так ясно, эта борьба закончилась крахом, надежды на победу в любых других обстоятельствах не оставалось. Все говорило о том, что люди – рабы какой-то скрытой закономернос­ти, которая заставляет все возвращаться на круги своя.

Передо мной возник вопрос: хочу ли я оставаться в этом мире, где постоянно воспроизводимое насилие делает страдания людей вечными? Я ответил сам себе: я не хочу больше жить ни в какой точке этого мира, а по­тому решил бежать туда, где нет людей. Сейчас я бежал не от меча правосудия. Я бежал от чего-то более грозно­го, гораздо более грозного.

Из Ирландии я перебрался на континент. Я не знал точно, куда ехал, – знал только, откуда бежал. Из Фран­ции я перебрался в Бельгию, оттуда – в Голландию, ту­манно представляя себя вечно странствующим по свету, не зная куда и зачем я еду. Никогда бы не подумал, что мой диплом ТМЛ мог мне пригодиться.

В Амстердаме находился центральный офис между­народной навигационной корпорации. В то время они набирали специалистов для работы в самых разных уголках земного шара. Я записался в длиннющий список, но благодаря моему диплому, а также отсутствию других кандидатов, ждать пришлось недолго.

Набором персонала занимался голландец, на красных щеках которого просвечивала сеточка лиловатых сосудов. Им требовалось срочно найти человека на место метеоро­лога. Куда надо ехать? Поначалу он уклонялся от ответа. Постепенно я понял, что мне не нужно доказывать свою пригодность – мой собеседник прилагал все усилия к то­му, чтобы я клюнул и согласился. В конце беседы он ткнул в карту своим розовым ногтем с глубокой ровной лункой. Мне подумалось, что ноготь заблудился: я не видел ниче­го, никакой нарисованной суши, никакого, даже самого маленького, пятнышка. Между тем это была самая по­дробная карта Южной Атлантики, какая у них имелась. Я присмотрелся получше. Остров находился в точке пере­сечения координат, поэтому мне не сразу удалось разгля­деть его: он был так мал, что совершенно не был виден за нанесенными тушью линиями широты и долготы.

– Много ли сотрудников живет на острове? – спросил я.

– Вам придется поскучать, – ответил собеседник.

Я потребовал только одного: чтобы мое имя не фигу­рировало ни в каких списках. Он согласился раньше, чем я успел закончить фразу. Увидев мою подпись под контрактом, он не смог скрыть радости. Он воображал, что ему удалось меня провести.

3

Прочитав письмо, я оставил затею распаковывать ящики. Силы покинули меня. Я опустился на де­ревянный табурет, будто пробежал много кило­метров. Что мне было делать? Я подумал, что сейчас не­подходящее время для уныния. С грустью нельзя справиться, сидя на одном месте, а потому решил дей­ствовать энергично. Мне показалось, что неплохо было бы пройти еще раз до другого конца острова. Даже если мне не удастся помириться со смотрителем маяка, по крайней мере, я немного проветрюсь и разгоню вос­поминания. Возможно, этот субъект и не был помешан­ным, просто в момент нашего прихода на него что-то нашло. Я был готов извинить его. В самом деле, капитан бесцеремонно вторгся в его жилище и наскочил на него с наглостью крикливого петуха. К тому же мы застали его спящим. Всякий ответственный смотритель маяка спит днем, а работает ночью, наблюдая за тем, чтобы не отключился свет. На корабле мы привыкли к постоян­ному контакту с другими людьми; это было неизбежно и иногда переходило границы приличий. Он не привык к такой фамильярности. И, вероятно, изумился, когда перед его глазами возникли незнакомые люди – там, на краю света.