Мистические истории. Призрак и костоправ - Маргарет Уилсон Олифант
– Прошлой ночью луна была полная, – заметила старуха.
– Так ярко светила, аж глазам больно, – подтвердила девушка.
– То не худо, что не чертом намалевано, – напомнила ей старуха народную мудрость. – Там ведь ручей бежит. Ты же на этой стороне была, а те – на той. Звали тебя к себе, за ручей-то?
– А то не звали! Да любезно так звали, так ласково! Но ты уж позволь мне самой рассказывать. Они там беседы беседовали, и смеялись, и ели, и пили из длинных чарок, и сидели все на траве, и музыка играла, а я спряталась за куст и глядела на их праздник; и вот они встали и давай плясать, и тут рослый малый – я его раньше-то не приметила – говорит мне: «Иди сюда, на эту сторону, потанцуй с молодым лордом, уж очень ты ему пришлась по сердцу, а лорд тот – я самый и есть», и я, понятное дело, зыркнула на него исподтишка – до чего же, думаю, пригожий молодец, хоть платье на нем все черное: на перевязи шпага висит и бархат на кафтане в два раза тоньше, чем в городской лавке в Голден-Фрайрзе. И он на меня снова глянул, будто невзначай, и стал говорить мне, что влюбился в меня без памяти, и, мол, с ним тут сейчас его батюшка и сестра, и все они приехали из Катстеанского замка повидать меня, а это путь неблизкий, от Голден-Фрайрза еще ехать и ехать.
– Полно, дочка, ты мне зубы не заговаривай, выкладывай все по чести. Каков он из себя? Лицо сажей перемазано? Высоченный, в плечах широк, по виду – нечисть, одежда на нем черная, да и не платье – так, лохмотья одни?
– Лицо у него длинное, но собой он хорош, не смуглее цыгана, и платье у него черное и пышное, пошито из бархата, говорит, что он сам и есть молодой лорд, и по виду он точно лорд.
– Не иначе тот самый, кого я повстречала у Мертвецкой Балки, – тревожно сдвинув брови, молвила мамаша Карк.
– Да ну же, матушка! Как это можно? – вскинулась девица, тряхнув своей прелестной головкой и улыбнувшись снисходительно. Однако ведунья ничего ей не ответила, и девушка стала рассказывать дальше: – Когда они пустились в пляс, он снова меня поманил, только я к нему за ручей не пошла – не то из гордости, потому что одета была не как следует, не то из упрямства, уж не знаю, однако ж не пошла, и шагу не ступила. Ни-ни, хотя мне страсть как хотелось!
– Радуйся, дочка, что не перешла ручей.
– Да чему ж тут радоваться?
– Отныне чтоб затемно из дому ни ногой! Да и засветло не разгуливай одна пустынными тропками. Вот окрестят тебя, тогда еще куда ни шло, – распорядилась старуха Карк.
– Да я раньше замуж выйти успею.
– С эдаким женихом как бы тебе навеки в девках не остаться, – покачала головой мамаша Карк.
– Вот заладила! Молодой лорд говорит, что он от меня без ума. Хотел колечко мне подарить, уж такое красивое колечко-то, с камушком! Дак я, голова садовая, чего-то закобенилась, не взяла, а он ведь не абы кто – молодой лорд!
– Лорд, как же, держи карман шире! Совсем ты, видать, рехнулась али заблажила? Хочешь знать, кто они такие, господа твои распрекрасные? А вот я тебе скажу. Доби[24] да фейри, все до одного! И ежели ты им чего поперек сделаешь, они тебя заберут, и тогда уж тебе из их лап не вырваться во веки вечные! – сумеречно изрекла старуха.
– Ну ты скажешь! – в сердцах отвечает ей девушка. – Кто из нас рехнулся! Да я бы давно померла со страху, если бы такую нечисть увидала! Быть того не может, уж до чего они все ласковые, веселые да ладные!
– Ну будет, от меня-то чего тебе надобно, дочка? – оборвала ее старуха.
– Я знать хочу – на-ка вот шестипенсовик, – как мне быть. Обидно ж упустить такого жениха!
– Молись сама, красавица, тут я тебе не помощница, – угрюмо говорит ей на это старуха. – Ежели с ними пойдешь, то уж назад не воротишься. Не вздумай с ними ни есть, ни пить, ни говорить и ничего не бери от них в дар, хотя бы и булавки – заруби себе это на носу! – не то пропадешь.
Девушка понурила голову, – видно, не по душе ей были бабкины наказы.
Бабка некоторое время смотрела на нее в упор, насупившись и что-то смекая про себя.
– Скажи мне, дочка, скажи как на духу – люб он тебе?
– Вот еще! – тряхнула девушка головой и зарделась до самых ушей.
– То-то я смотрю! – сказала старуха с тяжким вздохом и, закручинившись, снова повторила: «То-то я смотрю!» А после вышла за порог, шаг-другой сделала и поглядела окрест, будто остерегаясь кого-то. – Околдовали девку, околдовали!
Вернувшись в дом, мамаша Карк спросила:
– С того разу ты больше его не видала?
Девица еще не оправилась от смущения – присмирела и тон свой сбавила.
– Кажись, видела я его, как сюда шла, – все мне чудилось, будто идет он со мной вровень меж дерев, да потом поняла, что обманулась: никого там в деревьях не было. На ходу иной раз померещится – словно одно дерево за другим вдогонку бежит.
– Нечего мне сказать тебе, красавица, окромя того, что сказала уже, – отрезала старуха и строго-настрого повторила свой наказ: – Ступай сейчас домой, да не медли в пути; и по дороге сказывай молитвы; и все дурные мысли от себя гони; и чтоб из дому больше ни ногой, пока тебя не окрестят – в нонешнее воскресенье, запомни!
С этим сварливым напутствием она проводила девушку до ограды и долго смотрела ей вслед, покуда та не скрылась совсем за деревьями.
На небо набежали тучи, как перед грозой, кругом враз стемнело, и девушка, растревоженная сумеречным взглядом мамаши Карк на все происшедшее, заспешила пустынной тропой через лес.
Незнакомая черная кошка, увязавшаяся было за ней еще по дороге от дома – известно ведь, что кошки в поисках добычи забредают порой на лесную опушку или в рощицу, – выскочила откуда-то из-под дуба и снова за ней увязалась. Чем темнее становилось вокруг, тем черная бестия делалась, кажется, все больше и больше, а зеленые ее глаза сверкали, как два шестипенсовика, и, когда над холмами у Вилларденской дороги загромыхал гром, струхнувшей девице стало и вовсе не по себе.
Она попыталась отогнать от себя кошку, но та выгнула спину и злобно зашипела – того и гляди прыгнет и
