Энн Райс - Лэшер
Из моего дальнейшего повествования вы поймете, что все ведьмы в нашем семействе тоже воспринимали его по-разному, – то как мужчину, то как бесполое создание. И имели на это веские основания.
Но вернусь к своему рассказу…
Итак, я стоял на галерее и наслаждался ласками бесплотного духа. Вскоре, однако, они начали мне надоедать, я попытался выскользнуть из невидимых объятий и только тогда заметил мать, которая, стоя в дверях, наблюдала за происходящим. Она бросилась ко мне, прижала к своей груди и крикнула, обращаясь к призраку:
– Ты не должен причинять ему вред! Это всего лишь беззащитный маленький мальчик!
Наверное, он что-то ответил, но слова его прозвучали лишь в сознании Маргариты, а для меня остались неслышимыми. Так или иначе, мать успокоилась. А он исчез. На этот счет у меня не было ни малейших сомнений.
На следующее утро, проснувшись, я отправился в детскую. Следует пояснить, что я по-прежнему жил в одной комнате с сестрицей Кэтрин, братом Реми и несколькими кузенами, чьи имена ныне благополучно выпали из моей памяти. Признаюсь, тогда я еще не в полной мере освоил азы письма, и в свое оправдание могу лишь сказать, что в те годы многие люди более старшего возраста, умея читать, не владели письменной грамотой.
Да, чтению отдавалось явное предпочтение перед письмом. Я уже говорил, что успел в ту пору проглотить несусветное множество книг, и с языка моего с легкостью соскакивали невероятно длинные и сложные слова, такие, например, как «транссубстанция», – причем я мог произнести его и по-английски, и по-латыни. И при этом я еще только учился выводить буквы на бумаге, не проявляя в этом занятии особенного таланта.
И все же, вознамерившись записать все, что сказал мне дух, я решительно взялся за перо. Однако прошло немало времени, прежде чем я, измаявшись сам и изрядно надоев вопросами о правописании тех или иных слов домочадцам, которым случалось заглянуть в детскую, завершил задуманное. Если вам угодно знать, строки, нацарапанные моей неуверенной рукой, до сих пор видны на поверхности стола, сделанного домашним плотником из кипариса. Сейчас сей предмет за ненадобностью отправлен на чердак, и вы, Майкл, наверняка его видели, когда ремонтировали там стропила.
«Но настанет время, когда…». Слова эти, произнесенные духом, не выходили у меня из головы. Я чувствовал, что они полны таинственного, непостижимого значения.
После этого случая я решил незамедлительно выучиться писать наилучшим образом и в течение последующих шести месяцев неутомимо совершенствовал, свои навыки. В результате я научился выводить буквы достаточно быстро, но почерк мой приобрел красоту и изысканность лишь много позже – годам к двенадцати. В раннем же детстве каракули мои, несмотря на все приложенные усилия, оставались на редкость неровными и неуклюжими.
Разумеется, я не преминул передать слова призрака матери. Рассказ мой привел ее в ужас.
– Ему известны все наши тайные помыслы, – дрожащим голосом прошептала она.
– Но в моих помыслах нет ничего тайного, – попытался я ее успокоить. – А если нам захочется посекретничать, мы позовем музыкантов и заставим их играть что есть мочи, только и всего.
– Играть? Но при чем тут музыка? – Маргарита пребывала в явном недоумении.
– Разве бабушка тебе ничего не рассказывала?
Мать призналась в полном своем неведении, и мне пришлось поведать ей об особом воздействии музыки на призрака. Выслушав меня, она разразилась истерическим хохотом, по неистовости не уступавшим ее недавним рыданиям. Маргарита так изнемогла от смеха, что даже опустилась на пол и при этом не переставая хлопала в ладоши. Отсмеявшись, она приказала позвать тех же музыкантов, что играли для бабушки.
И вот под аккомпанемент кошмарного оркестра, который, по моему мнению, звучал куда хуже, чем оркестр пьяных бродячих цыган, я передал матери все, что узнал от Мари-Клодетт.
В то время как мы беседовали, за спинами темнокожих музыкантов возник призрак и принялся исполнять какой-то безумный танец. Видеть его при этом могли только мы. Потом он, содрогаясь всем телом, начал раскачиваться из стороны в сторону и в конце концов исчез. Однако мы с матерью по-прежнему ощущали его присутствие и понимали, что он всецело пребывает во власти однообразно повторяющихся жестких африканских ритмов.
Зато под прикрытием музыки мы могли говорить без опаски.
«Древняя история» не слишком занимала Маргариту. Выяснилось, что название «Доннелейт» ровным счетом ничего ей не говорит. О Сюзанне она тоже мало что помнила, однако была рада, что я записал рассказ призрака, и к тому же пообещала дать мне исторические книги.
Маргарита призналась мне, что главная и единственная ее страсть – черная магия. Увы, посетовала она, ее собственная мать, а моя бабушка, так никогда и не оценила по достоинству таланты дочери. Меж тем еще в юности Маргарита завязала дружбу с могущественными колдунами вуду, живущими в Новом Орлеане. От них она многому научилась и обрела способность исцелять, привораживать и налагать заклятия. Благодаря всему этому Лэшер стал одновременно и ее верным рабом, и пылким любовником.
С того дня мы с матерью не раз с удовольствием вели длинные беседы, и привычка эта сохранилась до конца ее жизни. Она без утайки открыла мне все, что знала сама, а я, в свою очередь, поделился с ней своими знаниями. Преграда, так долго разделявшая нас, наконец рухнула, и я блаженствовал в материнских объятиях.
Но вскоре признаки овладевшего матерью безумия стали для меня очевидны. Точнее говоря, я бы назвал это не безумием, а скорее маниакальным увлечением магическими опытами. Судя по всему, она питала непоколебимую уверенность в том, что Лэшер не кто иной, как дьявол. Все его попытки опровергнуть это мнение воспринимались ею как беззастенчивая ложь. Из всего, что я открыл ей, мать взяла на вооружение лишь уловку с музыкой, позволявшую нам отгородиться от вездесущего духа. Излюбленными занятиями Маргариты были прогулки по болотам в поисках магических растений, беседы со старыми негритянками о невероятных способах исцеления самых разных хворей и попытки изменить облик людей, животных и предметов при помощи различных снадобий и телекинеза.
Слово «телекинез», разумеется, мы тогда не знали и не употребляли.
При всем этом отмечу, что мать не сомневалась в любви Лэшера. Она родила дочь и, будь на то его воля и желание, несомненно попыталась бы даровать жизнь еще одной, более сильной девочке. С годами, однако, мать постепенно утрачивала способность рассуждать здраво, мужчины возбуждали у нее все меньший интерес, а неосязаемые объятия духа казались все более притягательными.
Меж тем я быстро рос. Будучи в три года чудо-ребенком, я, взрослея, не утратил своих выдающихся способностей и по-прежнему продолжал читать запоем, искать приключений за стенами дома и общаться с нашим семейным духом.
Рабы, жившие в имении, не раз имели случай удостовериться в моем могуществе. Они нередко обращались ко мне за помощью, просили исцелить от всевозможных недугов, и вскоре именно меня, а не мать стали считать главным вместилищем таинственной силы.
Должен сказать, Майкл, что сейчас я пребываю в некотором замешательстве, не зная, как продолжить свой рассказ. Следует ли мне подробно остановиться на тайных знаниях, которыми мы с Маргаритой располагали, и на том, каким образом эти знания были получены? Или же, напротив, не замедляя течения своего повествования, мне стоит устремиться вперед, к более важным событиям и обстоятельствам? Пожалуй, я попытаюсь достичь компромисса и дать вам лишь самое общее представление о наших магических опытах.
Но, прежде чем я перейду к краткому их описанию, позвольте мне упомянуть о моей милой сестрице Кэтрин. Она тоже росла, и, хотя ей по-прежнему не хватало столь необходимых ведьме хитрости и смекалки, невинная ее прелесть не могла не вызывать умиление. Она напоминала мне нежный цветок, нуждающийся в постоянной заботе и защите. К тому же призрака радовало мое бережное отношение к Кэтрин, и сознание этого доставляло мне удовольствие и побуждало проявлять по отношению к ней еще большее внимание и любовь. Впрочем, делал я это совершенно искренне и от души, ибо действительно очень любил свою сестрицу. Кстати, как выяснилось, она тоже иногда видела «этого человека», но встречи с ним вселяли в нее страх. Судя по всему, все сверхъестественное и потустороннее внушало бедной девочке страх. Она боялась даже собственной матери и неизменно взирала на нее с ужасом – надо сказать, не без оснований.
Магические опыты Маргариты становились все более рискованными и безрассудными. Если случалось, что какая-нибудь из женщин на наших плантациях рожала мертвого ребенка, Маргарита требовала принести его ей. Рабы пытались скрыть от нее мертворожденных младенцев, не желая, чтобы останки несчастных созданий находили последний приют в стеклянных банках со спиртом, стоявших на полках в кабинете Маргариты. Одно из самых моих ярких воспоминаний той поры связано именно с этими злополучными детьми. Я вижу, как Маргарита буквально врывается в дом с небольшим свертком в руках и, одарив меня торжествующей улыбкой, сдергивает пеленку, дабы открыть моему взору тщедушное черное тельце. Затем, вновь завернув свою добычу, она, охваченная нетерпением, взбегает вверх по лестнице и запирается в своем кабинете.
