Роман Лерони - Багряный лес

— Верю. Тебе верю. Давай в руку. — И поинтересовался, закатывая рукав: — Что колоть будешь?

— То, что предписал врач — витамины…

— Но он же говорил — димедрол!

— Изменил предписание. Вы же утром, — он стал смачивать спиртом ватку, — сами сказали, что спите хорошо. — Стал вытирать спиртом кожу на руке Гелика. — Вот и поменял снотворное на витамины. Они даже лучше помогут вашему организму.

У Лекаря тем временем напряженно работала голова…

Если медсестры не было на своем посту, никто не мог пробраться в ее стол, где лежали карта назначений, медикаменты, оборудование усмирения: баллоны с газом, электрошоки, наручники, хлысты — все находилось под надежной охраной электронного замка. Дежурила Анна, немолодая, неразговорчивая, очень суровая женщина, которая никому и никогда не передоверяла своих прямых обязанностей. Врач, заведующий отделением, за семь лет, как помнил Лекарь, ни разу не отступил от своих решений, и все дела доводил до конца. Хорошо помнилось и то, как во время обхода он позволял грубость в обращении с больными, нередко и избивал, "стараясь во имя справедливости", но для Лекаря все это осталось в прошлом.

Молодой же санитар сейчас разрушал все закономерности, ничуть при этом не смущаясь.

Рука перехватил шприц в самый последний момент. Санитар не успел даже удивиться, как оказался скрученным с таким умением и силой, что не попытался даже сопротивляться. Гелик забрал у него шприц и воткнул иглу парню в спину.

— Вздумаешь брыкаться — нажму поршень, — предупредил Лекарь.

Плененный лишь скривился от боли, но ничего не сказал.

— Теперь пойдем прогуляемся, — сказал Гелик, толкая санитара к выходу из палаты.

Во двор вышли без проблем — коридор был пуст, а охранник на посту, в отделении, отключил замок двери без вопросов, только взглянув на Гелика, и продолжал читать какой-то журнал. В скверике сели на дальнюю лавку, так, чтобы тень большого и единственного дерева скрывала их от взглядов охранников со сторожевых вышек. Санитар все это время вел себя спокойно, только сильно вспотел — это чувствовал его конвоир, держа свою руку не его спине, на шприце.

— Что там? — спросил Гелик, немного дернув рукой.

Санитар выгнулся от боли и сквозь зубы выматерился.

— Кто тебя послал? — новый вопрос, но в ответ только ругань. — Не хочешь говорить? Тогда подыхай…

Лекарь убрал руку и показал санитару уже пустой шприц.

— Вот, такие, брат Юра, у нас дела: получил ты свои витамины.

Сказал без зла, просто и тихо. Санитар выгнулся, схватился рукой за место укола, потом за кобуру на поясе, но вдруг обмяк и свалился со скамейки на камни дорожки.

Гелик же через несколько минут блаженно спал в своей палате, отдав этому занятию практически целые сутки. Он потом узнал, что нашли медсестру Анну в сестринской комнате и доставили в больницу с тяжелым сотрясением мозга (что с нею произошло — женщина не могла вспомнить), а нового прикомандированного санитара — в скверике, умершего от сердечного приступа. Все его жалели. Жалел и Гелик, но не за раннюю смерть, а за глупость.

За последующие три года на него покушались несколько раз: пытались отравить, душили, запирали в палате с особо буйными, пытались проткнуть спицей, зарезать, но ему удавалось не только остаться в живых, но и побеждать своих убийц. Он стал очень осторожным и предельно внимательным, понимая, что долго на одном везении ему не протянуть: когда-нибудь заявится опытный убийца-профессионал, и тогда…

Гелик часто думал о том, что не досказал ему тогда в ординаторской Суровкин, что утаил за своей нерешительностью, или осмотрительностью. Пытался сам узнать, построить по обстоятельствам закономерность, которая могла бы все прояснить… И постоянно приходил к выводу, что у него не может быть настолько опасных врагов здесь, в больнице, иначе бы давно все устроили — хороший врач все бы сделал так, что никто бы и не заподозрил убийство вообще.

О внешних врагах думал еще больше. Вспомнил практически все свои связи, знакомства, отношения с этими людьми. Со многими и разными типами ему приходилось встречаться и иметь дела, и не всегда эти встречи были теплыми и дружественными — разное случалось. Многие из этих людей добились значимого и видного положения, но они не стали столь могущественны, чтобы против него, как своего врага, использовать государственную мощь, систему, которой все права человека, законы были до одного места… Его невидимый и хитрый враг обитал в тех государственных сферах, где все решала сила. Но кто он, и чем ему не угодил, помешал стареющий Гелик, которого и врагом можно было назвать с большой натяжкой — этого Лекарь не мог знать.

На самом деле не знал и полковник Суровкин, но подозревать, и подозревать с большой точностью — мог. И боялся своих догадок, бежал от них прочь, укрываясь за надежным инстинктом самосохранения.

В этом ему "помог" его же подчиненный.

Как-то к нему заглянул полковник Кропиц, заведующий отделением, тот самый Кропиц, которого, с легкой руки Кукушонка, стали называть Ловцом блох. Между Суровкиным и полковником с самого начала сложились далеко не лучшие отношения. Кропиц метил в кресло главного врача, и для этого пускался в разные, далеко не безобидные, интрижки против своего начальника. Суровкин поначалу болезненно реагировал на это, но скоро понял, что этим лишь утверждает сильное положение своего противника. Поменял тактику, чем на многие годы обезоружил карьериста, но в последнее время стал замечать, что подчиненный ищет, и находит, дружбу с сильными мира сего, понимал, что все это скоро будет использовано против него, но пока, никаких мер не спешил предпринимать, надеясь, что Кропиц все-таки добудет своими стараниями себе лучшую долю где-нибудь в стороне от больницы — была и такая надежда. Андрей Юрьевич для этого даже смотрел на дела в отделении подчиненного, где была самая большая смертность, сквозь пальцы. Не надо иметь семь пядей во лбу, чтобы понять, что там убирают ненужных людей. Главврач же в это благоразумно не вмешивался, правда, до того момента, пока врач не зацепил его дела.

— Андрей Юрьевич, я вот о чем подумал. — Кропиц всегда говорил очень быстро и юлил глазами с такой скоростью, словно наблюдал броуновское движение; вел себя вальяжно, даже надменно — со всеми, переменившись за какой-то год; облысел еще больше, пополнел, порозовел; ездил в дорогом автомобиле, купил дорогую квартиру, обставил ее из лучших мебельных салонов города. — Может передали бы мне этого Лекаря?

— Дмитрий Степанович. Гелик. — Резко поправил его Суровкин.

— Да, да, конечно, — протараторил с лебезением Кропиц. — Ну, так как?