El creador en su laberinto - Андрей Миллер
Это же был не модный фитнес-клуб, знаете ли. Здесь занимались каратэ, да ещё самым жёстким его стилем.
Мне трудно судить о том, каким дядя Володя был человеком: он нисколько не выделял меня из общей массы обучавшихся, да и вообще панибратства с ними избегал. Не стремился говорить по душам. Но у него был огромный тренерский талант, вот это несомненно: удивительно, как простой русский мужик умудрялся столь точно воссоздать совершенно японские отношения учителя и учеников.
— Ямэ!
Наконец-то дядя Володя остановил нас. Он степенно выхаживал вдоль обшарпанной стены, в идеально чистом кимоно — но при очень потрёпанном, затёртом и застиранном чёрном поясе. Я бы сказал, что на вид пояс был уже скорее серым. Вероятно, именно в этом наш сенсей как раз видел какой-то смысл.
— Фудо-дачи! Ос!
— ОССС!..
— Переходим к кихону.
И это сразу после тяжелейшей тренировки на силу и выносливость: теперь дядя Володя собирался заставить нас исполнять технику, причём правильно и красиво. Тренеры, с которыми я имел дело прежде, предпочитали делать наоборот: «физухой» занятие заканчивали. Но только не дядя Володя.
Он подводил нас к кумите, то есть тренировочными поединкам, уже совершенно лишёнными сил. Но зато ощутившими какое-то странное просветление: ведь тяжёлая физическая работа обладает удивительным свойством прочищать голову. К моменту, когда я выходил на татами против одного из своих товарищей, при мне не имелось ни одной лишней мысли. И уж тем более — какого-то страха.
— У кимоно карманов нет! — говорил по этому поводу дядя Володя.
Уж не знаю, таким ли образом добивались внутреннего равновесия ученики Оямы, но на нас — молодых парней из Мюнхена, это работало.
Да, я сказал только о молодых парнях — но с нами занимался и один пожилой немец. Я бы даже сказал, что Томас был самым настоящим стариком, но о его точном возрасте никто никогда не говорил. Несмотря на свои годы, Томас оставался поджарым, весьма резким, обладал жёстким ударом. По его словам, много лет занимался боксом — и это чувствовалось. Томаса не хватило бы нынче даже на один полноценный раунд, но мощную серию ударов он был способен выдать. И не хуже, чем в молодости, я уверен. Даже лучше. Говорят, Фунакоси Гитин на смертном одре заявил, что только теперь понял, как наносить гяку-цки…
Горе тому, кто попытался бы обидеть такого старика.
Ещё у Томаса были расплывшиеся, посиневшие с годами татуировки, явно армейские. Учитывая его внешность идеального арийца — некоторые в шутку (а иногда и почти всерьёз) поговаривали, будто этот суровый старикан служил ещё в Вермахте. Но я думаю, что Томас всё-таки был не настолько стар. Впрочем, кто знает?
Я рассказываю о Томасе потому, что именно он удержал нас одним вечером от ненужной драки. Среди учеников пошли слухи: у дяди Володи какие-то проблемы с албанцами. Поэтому странный человек в спортивной одежде, молча и неподвижно стоявший напротив додзе, вызывал у нас вполне понятные подозрения.
— Это дела сенсея. — сказал Томас, едва бросив взгляд в сторону незнакомца. — Нам не нужно вмешиваться.
В этот момент он выглядел и говорил как человек, который действительно понял всю ситуацию. У меня возникло ощущение, будто Томас раньше встречал этого незнакомого нам мужчину.
Мы все уважали Томаса, так что послушались его — хотя уже готовы были перейти улицу и задать незнакомцу пару неприятных вопросов. Вместо этого вопрос я задал Томасу, почти шёпотом. Он слегка улыбнулся: морщины глаз собрались в глубокие длинные борозды.
— Есть противник, с которым мы все рано или поздно встречаемся. Никому этого не избежать, и тебе тоже, если не бросишь спорт раньше. Я сам прошёл через это, и сенсей Владимир должен.
Прошло пятнадцать лет, и теперь я хорошо понимаю, о чём говорил Томас, которого давно уже нет на свете. Но тогда, конечно, автор этих строк только пожал плечами.
***
Баранов всегда шёл в додзе пешком, хотя расстояние до него было приличным, и почти любой человек преодолел бы его на автобусе или машине. Но Владимир считал ходьбу отличной разминкой и никогда не упускал такой возможности. Уже стемнело: тренировки начинались поздно.
Очень скоро Баранов понял, что пять внушительных фигур движутся за ним по опустевшей улице, где нет видеокамер, совершенно не просто так. Но по этому поводу он не предпринял ничего, хотя мог неожиданно запрыгнуть в автобус или оторваться, рванув в знакомый переулок. Преследователям не успеть добежать до его конца раньше, чем Владимир скроется за следующим углом, это точно. Ищи-свищи.
Однако Баранов пережил слишком многое, чтобы чего-то бояться. Особенно смерти.
Да и разве смысл боевого искусства не в том, чтобы готовиться к бою? Пусть уже под пятьдесят лет, но кто такие эти албанцы, чтобы сказать: Баранов, ты своё отыграл?
Поэтому старый каратист просто шёл по улице размеренной походкой, пока те пятеро постепенно приближались. Наверняка они прекрасно знали маршрут Баранова: ещё двести метров — и он свернёт в парк, где поздним вечером точно нет совсем никого. Додзе находится прямо за этим небольшим парком, почти что сквером — но албанцы сделают всё, чтобы Владимир сегодня до зала не дошёл.
Его душу сильно грели две мысли.
Во-первых, раз уж их целых пятеро — они точно не станут стрелять в спину. Нет, тут хватило бы и одного ублюдка. Или всадили бы в него целый магазин из машины. Албанцы явно мыслили по принципу «око за око», собирались избить Владимира — может быть, до смерти. А может, просто покалечить, особой разницы нет, но скорее всё-таки первое.
Во-вторых, что-то подсказывало Баранову: сам Хакан среди этих людей. Судя по тому, что он успел узнать про албанцев — без личного участия оскорблённого тут не обойдётся. Тем более что этот Хакан — не дон Корлеоне и даже не Ибрагим. По сути дела, довольно мелкий бандит — разве что отбитый на всю голову. А потому уважаемый в своей диаспоре.
Эх, только Злату жалко. Впрочем, она молодая: поплачет и забудет.
Войдя в сонный парк, узкие тропинки которого далеко не везде освещались, Владимир ожидал услышать за спиной топот бегущих. Однако услышал он совсем другое.
— Ос!
Мужчина стоял прямо под фонарём. Он сбросил с головы
