Мария Барышева - Дарители

Оказавшись «внутри», она не смогла удержаться от улыбки, увидев уже знакомое черное, пульсирующее, горячее, и улыбка была холодной, и в ней слились многие темные оттенки. Сфера еще не была целой, но за это короткое время черное поглотило бoльшую часть того, что являлось Светланой Матейко. Наташа еще могла видеть ее суть — скомканную, сжатую, искрящуюся, вяло сопротивляющуюся, словно засыпающая на горячем песке рыба. Это был не рассудительный философ и поэт Костя, не упрямая и многогранная Вита — Сметанчик с сознанием бабочки являлась легкой добычей, она не могла сражаться, она могла только гореть, быстро и покорно.

Наташа, все еще улыбаясь — на этот раз сознанию собственного превосходства над чужим глупым демоном, потянулась туда, где черный слой обрывался неровным пульсирующим краем, легко отделила его от добычи, закусив губы от сильной обжигающей боли, и начала упрямо, методично сдирать черное, с холодной усмешкой исследователя слушая чужой расплавленный крик из многих цветов. Но когда она уже наполовину освободила измученные, втиснутые друг в друга создания, что-то произошло. Пространство вокруг заполнилось странным прозрачным звуком, словно кто-то огромный неторопливо выдыхал воздух, и звук выдоха становился все сильнее и сильнее, пока не достиг мощности штормового ветра, хотя никакого ветра здесь не было, и чем интенсивнее становился звук, тем больше в нем было черноты и странного равнодушия. Безжалостный жар под ее пальцами сменился сильным теплом, и температура все падала и падала, и в конце концов Наташины пальцы сомкнулись на пустоте — им больше нечего было удерживать. Демон исчезал, истончался, таял, как туман под солнцем, и вместе с ним таяли и цветные существа, распадаясь на крохотные облачка и вихри, дробясь, пропадая без следа. Умолкли сладкий шепчущий голос и жуткий расплавленный крик, умолкли тонкие цветные голоса, полные боли, — все исчезло, оставив беззвучную, равнодушную, безжизненную пустоту, и Наташа, застывшая в изумлении, знала, что не она тому виной. Она ничего не понимала. А через мгновение из этого мира исчезла и она…

…и Света по-прежнему смотрела на нее широко раскрытыми глазами, но смотрела, не видя, а словно насквозь. Только голова ее теперь склонилась набок, так что правая щека прижималась к плечу, и сама Матейко слегка завалилась на подушки в странной неудобной позе, неловко согнув длинные, облепленные мокрым халатом и стянутые полотенцем ноги. Наташа дернула головой, ее взгляд скользнул на незаконченную картину — бессмысленное, нелепое в своей незавершенности нагромождение мазков, потом она снова взглянула на Свету, на ее искусанные губы, сложившиеся в покойно-блаженную улыбку. Матейко смотрела сквозь нее и улыбалась сквозь нее, она словно хотела дать Наташе понять, до чего же хорошо, когда все заканчивается. Голова Наташи снова судорожно дернулась, нижняя челюсть прыгнула вниз-вверх, клацнув зубами. За ее спиной в музыкальном центре громко играла какая-то музыка, сквозь закручивающуюся по нарастающей спираль электронных звуков прокатывался легкий плеск волн… морских волн… Наташа съежилась и, уронив кисть, закрыла уши ладонями. У нее вырвался жалобный скулеж.

Я видела это… уже видела… когда далеко — это неважно, но я видела, я даже касалась… как это могло случиться, если…

…хуже всего были не обилие крови, не распоротое горло… а застывшая на его губах улыбка совершенного, неземного наслаждения и счастья…

…Ольга Измайлова, с умиротворенным плеском переворачивающаяся в ванне лицом вниз…

— Ты что это, Света? — сказала она и, пошатываясь, пошла к дивану, растопырив руки. — Ты что же это делаешь?! Света, мне же так неудобно! Неужели ты не можешь еще чуть-чуть потерпеть?!

Наташа опустилась на корточки рядом с диваном. Вблизи блестящая от крови улыбка оказалась еще страшнее и нереальнее, и, не выдержав, Наташа истерично взвизгнула:

— Прекрати улыбаться! Что тут смешного?! А ну!..

Ее правая ладонь взлетела в воздух, но тут же упала — сознание Наташи прояснилось, и она с плачем уткнулась лицом в подушку, задыхаясь и впиваясь в ткань ногтями. Вблизи все оказалось слишком, отрезвляюще настоящим, и глаза Светы уже были слегка мутноватыми и словно уходили куда-то вглубь черепа, кожа приобрела неживой сероватый оттенок, и сейчас Матейко как никогда походила на куклу — пустую, искалеченную, брошенную; на диване сидел предмет — человека там больше не было, и даже не нужно было пытаться нащупать пульс, пытаться что-то сделать, потому что было поздно. Как это могло случиться, как?! Что она сделала неправильно, ведь все получалось так хорошо?! Ведь в случае с Витой все казалось безнадежным, невозможным, но она-то ведь справилась, а по сравнении с той тварью это был так, пустяк, как ей показалось. Кем она себя возомнила?! Решила, что теперь ей подвластно все, и в своем тщеславии тут же наделала ошибок, потому Света и погибла. Она убила ее. Отец спрятал ее здесь, но она нашла и убила.

Наташа подняла голову, стараясь не смотреть на Свету, прижала ладонь ко рту и взглянула на часы. С того момента, как она начала рисовать, прошло около получаса, хотя ей казалось, что все это время заключалось лишь в нескольких минутах. С трудом она встала и выключила музыкальный центр, и тотчас на нее мягкой душащей периной навалилась тишина, и Наташа особенно остро ощутила, что теперь она в квартире одна. Где-то за темным окном, в сосновой роще едва слышно шумел ветер. Наташа повернулась и, как во сне, побрела на кухню. Она не знала, зачем туда идет, но знала что у нее все же есть какая-то определенная цель. На пороге комнаты она вдруг застыла — ей показалось, что она слышит за дверью чьи-то шелестящие шаги и звон ключей. Но тут же поняла, что это всего лишь едва слышно звенят раскаленные спирали в лампочках люстры.

На кухне Наташа выпила немного воды, потом, вдруг ощутив острый голод, открыла холодильник, достала кусок сыра, нетерпеливо содрала с него полиэтиленовую упаковку и начала жадно есть, откусывая огромные куски и глотая их торопливо, почти не жуя. Это было дико — в комнате, на диване, сидит мертвый человек, весь в крови, а она стоит на кухне и ест сыр. Как только Наташа подумала об этом, ее пальцы разжались, уронив недоеденный кусок, а сама она метнулась к раковине, и ее стошнило. Открыв кран, Наташа плеснула водой себе в лицо, тихо всхлипывая. Только бы Вита поскорее вернулась! Неважно, что она подумает, что скажет, что сделает — только бы поскорее вернулась.

Слегка успокоившись, Наташа выбрала среди многочисленных разнообразных кухонных ножей самый острый, несколько секунд разглядывала в блестящей стальной поверхности свои глаза, потом вернулась в комнату и осторожно разрезала «веревки», стягивавшие тело Матейко, — она затянула мокрые узлы с такой силой, что развязать их было невозможно. Когда Наташа перерезала провод на руках, тело Светы, еще гибкое, с неживой медлительностью заскользило набок и неудобно улеглось поперек дивана, умостив голову с влажными, но уже начавшими распушаться волосами у Наташи на плече. Вскрикнув, она уронила нож, затем, сжав губы и дрожа, отодвинула от себя Свету, ровно уложила ее на диван, а под голову подсунула одну из подушек. Потом ушла в другую комнату и вернулась с большим покрывалом, которым укрыла Матейко до плеч, отошла на шаг, и ее затрясло еще сильнее — на мгновение вдруг показалось, несмотря на кровь, что Света жива — привольно раскинулась на диване после ванны и рассеянно смотрит в потолок. Если бы не кровь, не губы… Наташа вспомнила, как совсем недавно Света, хорошенькая, беззаботная, живая, сидела в кресле напротив, поджав под себя ноги, и звонко смеялась над какими-то своими глуповатыми шутками, встряхивая светловолосой головой… как давным-давно, в Крыму, ворвалась к ней в дом, веселая и мокрая от осеннего дождя… Бедный маленький мотылек, никогда в жизни никому не сделавший ничего плохого, так веривший в ее силу и так жестоко за это поплатившийся. Она всхлипнула, наклонилась и заботливо поправила покрывало. От движения из-под него вывалилась тонкая Светина рука с узкой багровой полосой на запястье, с длинными блестящими ногтями. Один был сломан, и Наташа почему-то особенно долго смотрела на него. Потом резким движением убрала руку обратно под покрывало. Рука была теплой, и от прикосновения к этому уже удаляющемуся теплу у нее снова поползли слезы и горло сдавило так, что она начала задыхаться.