Джон Харвуд - Сеанс

Вернон Рафаэл двинулся в противоположный конец галереи и остановился рядом с доспехами, где опустил на пол свой фонарь, закрыл ставни и повернулся лицом к аудитории. В колеблющемся свете свечей доспехи, казалось, раскачиваются взад и вперед, огненные блики ползли то вверх, то вниз по сверкающему лезвию меча. Я едва могла разглядеть провода, змеившиеся от постамента, мимо ног Вернона Рафаэла, под дверь, ведущую с галереи в библиотеку, к индукционной машине. Мы уже успели — по просьбе Рафаэла — осмотреть машину, которая, по его словам, после прошедших двадцати лет, все еще была в абсолютно рабочем состоянии. Машина походила на огромную прялку из меди и полированного дерева, однако вместо одного колеса снабженную полудюжиной массивных стеклянных дисков, помещенных бок о бок. Сент-Джон Вайн, смуглый, молчаливый молодой человек с мрачным выражением лица, которого я почти и не видела в течение всего дня, сначала медленно повернул ручку, потом принялся вращать ее все быстрее и быстрее, пока диски не стали издавать неясные голубоватые блики света, в то время как Вернон Рафаэл двумя деревянными палочками держал провода, постепенно их сближая, пока между ними, со злобным треском и запахом горелого, не проскочила яростная голубая искра.

— Леди и джентльмены! — повторил он, словно его аудитория состояла не из пяти, а из пятидесяти человек, — сейчас вы станете свидетелями того сеанса — психологического эксперимента, если вам угодно, — какой Магнус Раксфорд намеревался провести в субботний вечер тридцатого сентября тысяча восемьсот шестьдесят восьмого года. Нам не приходится здесь строить догадки, поскольку, как нам известно из показаний Годвина Риза (тут он сделал как бы намек на поклон в сторону Эдвина), он совершенно точно описал, что намеревается сделать. Вы вполне можете задать вопрос, зачем нужно реконструировать событие, которое так никогда и не состоялось, но сейчас я могу лишь просить вас на краткий миг сдержать свое недоверие.

Если бы миссис Брайант не умерла в ночь двадцать девятого сентября — к этому сюжету мы обратимся несколько позже — на сеансе присутствовали бы пять человек: Магнус и Эленор Раксфорд, миссис Брайант, Годвин Риз и покойный мистер Монтегю. Магнус Раксфорд, несомненно, попросил бы присутствующих взяться за руки, как это было принято. Эленор Раксфорд, как мы знаем, должна была сыграть (хотя и не желая того) роль медиума. Но Магнус также сказал, что, если никакой дух не материализуется, он велит своему слуге Болтону завести индукционную машину на полную мощность, а сам войдет внутрь доспехов — как собираюсь сейчас сделать я.

Мы просим вас наблюдать за происходящим молча, ничего не обсуждая друг с другом, с тем, чтобы не влиять на восприятие сотоварищей-наблюдателей. Понадобится несколько минут, чтобы полностью зарядить доспехи: я уверен, что ваше долготерпение будет вознаграждено.

Одно последнее слово: эта демонстрация не лишена риска. Что бы ни случилось, вы не должны покидать свои места, пока мы не дадим вам знак, что это безопасно: от этого зависит ваша жизнь.

Он снова нам поклонился, повернулся, взвихрив вокруг себя широкий плащ, и схватился за рукоять меча. Несмотря на то, что все остальные осмотрели доспехи еще при дневном свете (сама я не смогла заставить себя приблизиться к ним), на галерее послышался общий испуганный вздох, когда чудовищная фигура словно бросилась к Вернону Рафаэлу, а ее почерневшие пластины раскрылись будто пасть, жаждущая его пожрать. Он шагнул внутрь оболочки, и его поглотила тьма.

Теперь на галерее не раздавалось ни звука, лишь потрескивание углей в камине и чуть слышное хриплое дыхание. Я вся дрожала, несмотря на то, что жар камина грел мою щеку. Когда я плотнее закуталась в плащ, рядом со мной на своем стуле зашевелился Эдвин. Он снова стал называть меня — при других — «мисс Лэнгтон», за что я была ему признательна, однако его лицо не было способно что бы то ни было скрывать, и мне казалось, что по крайней мере Вернон Рафаэл прекрасно понимает его отношение ко мне.

Со своего укрытого от опасностей места у камина в гостиной моего дяди я воображала себя героиней экспедиции, ведомой зовом крови к той жизненно важной улике, которой пренебрегли все те мужчины, что тяжелой поступью прошли по всему Холлу, к звену той цепи, что приведет меня к Нелл. Но уже в поезде моя решимость обратилась в страх, свернувшийся холодным плотным узлом у меня под ложечкой. Мы с Эдвином выехали из Лондона утренним поездом, в одном купе с Верноном Рафаэлом и Сент-Джоном Вайном. Вернон Рафаэл вел себя безупречно, ни словом не упоминал об обстоятельствах, при которых мы с ним познакомились. Но новая встреча с ним вызвала в моей памяти тревожные воспоминания о том времени, когда я посещала Холборнское спиритическое общество, и о тех странных моментах, когда я вдруг слышала свой собственный голос и говорила, не более чем мои слушатели зная, что стану произносить дальше. Я была совершенно убеждена, что мистер Рафаэл не верит в существование духов: хотя он отказывался открыть нам свои планы, уверенность его облика и всего поведения говорили о том, что он прекрасно знает, что воспоследует из нашего предприятия. Однако воспоминания о Холборне расшевелили во мне неотступный страх, что — если что-то и правда дремлет в обветшалых стенах Холла — мое присутствие может это что-то пробудить.

Снег с дождем хлестал по платформе, когда мы сошли с поезда на станции Вудбридж. Эдвин быстро провел меня к ожидавшему нас экипажу, где я и сидела, страстно желая вновь оказаться на Элзворти-Уок, пока на крышу со стуком грузили наши ящики. Деревья стояли голые; нигде не было видно ни цветка, даже ни одного нарцисса не встретилось нам по пути, когда мы с грохотом проезжали по городу, а затем выехали на плоский простор болотистой равнины, лишенной всех и всяческих красок. Порывы ветра сотрясали наш экипаж. Я смотрела в исполосованное дождем окно, пытаясь уловить хотя бы промельк моря, но небо лежало так низко, что болота и тучи слились в сплошную серую муть. Мужчины погрузились в молчание: по правде говоря, Сент-Джон Вайн едва ли произнес хоть слово с самого Лондона; но даже Вернон Рафаэл, казалось, был подавлен мрачностью окружающего пейзажа.

Монаший лес надвинулся на нас без всякого предупреждения, нависнув черной волной, неожиданно нахлынувшей из тумана, когда мы из серого света дня перешли в почти полную тьму, царившую под пологом елей. Шум ветра стих, слышалось лишь приглушенное погромыхивание колес, скребущий звук ветвей по стенкам экипажа да время от времени плеск воды, пролившейся с древесных крон над нами. Смутные очертания древесных стволов скользили мимо так близко, что я могла бы их коснуться. Минуты тянулись бесконечно, а узел под ложечкой затягивался все туже, пока наконец свет не вернулся к нам столь же неожиданно, как и исчез.